В женском капоте и в парике с треуголкой, я, наверное, выглядела презабавно, но Сидор даже не улыбнулся и достал, помятый, наверное лет десять назад вышедший из моды чепчик с множеством оборок.
— И шапку тоже поменяйте! — потребовал он.
Пришлось мне при нем снять с головы треуголку и парик. Собранные под ним, сколотые шпильками волосы от неосторожного движения рассыпались по плечам, после чего у помощника Евстигнея сам собой от удивления открылся рот. Я напялила на себя страховидный чепчик, а треуголку и парик сунула ему в корзину.
— Ну, что стоишь столбом, пошли, сам ведь меня торопил, — сказала я, словно по волшебству превратившись из молодого человека, в пожилую женщину.
— Пошли, барин, то есть, барыня, — смущенно согласился он, так и оставаясь с открытым ртом. — Вон там есть пролаз, — запоздало, остановил он меня, когда я пошла к заложенным изнутри брусом воротам.
Мы поспешно направились к глухому, дощатому забору. Сидор уже пришел в себя от удивления, только когда смотрел на меня, недоуменно качал головой. Пока вокруг все было спокойно. Чтобы освободить руки, я запихала за пазуху полученный от Евстигнея пакет с деньгами. Мой проводник, уверенно приблизился к известному ему месту и развел в стороны оторванные с гвоздей доски. Я пролезла в образовавшуюся щель и оказалась в переулке. Он выбрался вслед за мной, поставил доски на место и облегченно вздохнул.
В переулке никого не оказалась, только далеко впереди шла какая-то баба с узлами в руках. Нас она не видела.
— Туда, — сказал Сидор, и мы пошли следом за ней.
Нас она не видела.
— Туда, — сказал Сидор, и мы пошли следом за ней.
Я не знала, можно ли мне откровенно разговаривать с проводником, и на всякий случай послушала, о чем он думает. Однако ничего интересного не узнала, он еще не пришел в себя от моей метаморфозы и думал только о том, какие развратные в Москве барыни, не стыдящиеся ходить в мужском платье.
Точно баба! По всему видать баба! — косясь на меня, окончательно решил он. Однако тотчас сомневался. — А с другой стороны — как посмотреть. Ведь был-то молодой парень! И что ж это такое на свете делается! Совсем, видать, люди стыд и совесть потеряли! Баба или парень? А как узнаешь? Не иначе тут какое-то колдовство!
Я решила, что он обо мне ничего не знает, и его Евстигней нанял, чтобы только куда-то меня отвести.
— Далеко нам идти? — спросила я, когда мы отдалились от ресторации на сотню саженей.
— А что Иван Иванович вам, ба… — он помялся, не зная как меня назвать, чтобы не обидеть и попросту, пропустил обращение, — не говорил?
Понять, кого он называет Иваном Ивановичем, было несложно.
— Не успел.
— Да тут не очень далеко, сперва прямо по этой улке, потом туды, — он указал пальцем направление, мы там на постоялом дворе стоим.
— Ты что, не здешний?
— Кто? Я-то? — уточнил он. — Нет, я дальний, прибыл по торговым делам.
— Сидор, откуда ты знаешь Ивана Ивановича? — спросила я, когда мы вышли из узкого переулка на большую, мощеную камнем, улицу.
— Давеча познакомились на постоялом дворе. Он как узнал, что я из Шуи, приказал быть при себе и наградил тремя рублями, — охотно объяснил провожатый. А сегодня велел стоять возле дверей и помочь молодому господину одеться бабой. А вы, простите, кем будите барыней или барином?
— Сейчас барыней, а как сниму капот, да надену треуголку, стану барином, — охотно, объяснила я.
Сидор обдумал мой ответ, но, по здравому размышлению, он его не удовлетворил. Он очень хотел спросить, если я «барин», то откуда тогда у меня длинные женские волосы, но не рискнул лезть в господские дела. Решил про себя, что подсмотрит, как я буду «ходить по малой нужде» и тогда определит к «мужскому или женскому званию» я отношусь.
Мысли у него были простые и короткие. Понимать их было легко, но не интересно. Между тем мы быстро шли по людной улице, не привлекая к себе внимания. Я надвинула дурацкий чепчик на самые глаза, смотрела под ноги и, надеюсь, со стороны походила на обычную небогатую мещанку, спешащую по своим делам в сопровождении то ли слуги, то ли мужа.
Мы скоро добрались до недорогого постоялого двора, расположившегося недалеко от Сенного рынка на Лубянской площади. Здесь по дневному времени почти не было постояльцев, и мы сели в общем зале за большой деревянный стол.
— Что, Сидор, нашел себе в Москве сударышку? — насмешливо спросил разбитной половой в засаленном до черноты фартуке.
Сидор пробормотал что-то невразумительное, чем привел полового в непонятный для меня восторг.
— Смотри, узнает жена, все зенки выдерет! — захохотал он и оставил нас в покое.
— Плохой тут народ, — сообщил мне житель Шуи, — сплошь мазурики. А вы, барыня, откуда будете?
— Я из деревни, — ответила я.
— Это хорошо, сельские люди серьезные и уважительные, не то, что москвичи, — похвалил он.
— Это хорошо, сельские люди серьезные и уважительные, не то, что москвичи, — похвалил он. — А за что на вас варнаки ополчились? — осторожно, спросил он.
— Не знаю. А ты сам чем занимаешься и как попал в Москву?
— Я по купечеству, прибыл сюда за товаром, — сразу приободрившись, не без удовольствия, сообщил он.