— Теперь ноги, — взял на себя руководство Евстигней.
Мы вместе вцепились в толстую, еще теплую ногу в порыжевшем, давно не чищеном, сапоге и перекинули ее через край. Тоже, отдышавшись, сделали и со второй. Мой убийца мягко погрузился в какое-то истлевшее, пахнущее затхлостью тряпье.
— Сейчас закрою, — сказал Евстигней, нагибаясь за замком, — и все будет в порядке.
— А нож? — напомнила я.
— Вот беда, чуть не забыл! — виновато воскликнул он и наклонился над сундуком.
Мне в этот момент от запахов и необходимости прикасаться к покойнику стало дурно, но я не показала вида и, чтобы побороть тошноту, дышала полной грудью возле открытого окна.
— Никак не могу достать, — виновато сказал за спиной Евстигней, — его нужно чуток повернуть.
— Да, конечно, — ответила я и, поборов страх и отвращение, пошла ему на помощь.
Тело в сундуке легло так неудачно, что повернуть его стоило нам неимоверных усилий.
Тело в сундуке легло так неудачно, что повернуть его стоило нам неимоверных усилий. В конце концов, моему спасителю пришлось влезть туда самому и только после этого удалось слегка его сдвинуть и выдернуть из спины орудие убийства.
Я так измучилась, что без сил опустилась на постель, на которой только что лежал покойник. Евстигней осмотрел длинный, тонкий клинок, вытер его о тряпку из сундука и засунул за голенище сапога.
— Теперь все, — с явным облегчением сказал он, опустил крышку и повесил на место замок.
Я молча сидела и смотрела на него, а он смущенно переминался с ноги на ногу, видно, не зная, что делать дальше.
— Ну, я, пожалуй, пойду, — наконец сказал Евстигней, но так и не сдвинулся с места. — До скорого свидания.
— Спасибо вам, вы спасли мне жизнь, — наконец опомнилась я, и поблагодарила спасителя.
Отпускать его мне не хотелось. До утра еще было далеко, и оставаться ночью одной в комнате с убитым, мне было страшно. Как бы то ни было, но пока этот необычный человек был здесь, мне можно ничего не бояться.
— Почему вы мне помогаете? — так и не дождавшись, когда он уйдет, спросила я.
Евстигней смутился и отвел взгляд. Я уже немного привыкла к его странному волосатому облику, и он мне больше не казался таким некрасивым, как раньше. Теперь для меня он был просто человек маленького роста с густой до самых глаз рыжей бородой.
— Не знаю, — как-то неохотно сказал он, избегая смотреть мне в глаза, — может быть, оттого что вас полюбил…
— Когда? — теперь уже смутилась я, вспомнив, как он целую ночь наблюдал за мной в окно. — Ведь мы встречались всего два раза.
— Для такого дела много времени не нужно, — грустно сказал он. — Можно полюбить и с одного взгляда.
— Я ведь замужем, — не знаю к чему, напомнила я.
— Знаю, мне ваш муж нравится, он хороший человек. Так я ничего и не прошу. Неужели сам не понимаю…
— А как вы попали сюда? — спросила я, чтобы перевести разговор на другое и прекратить ненужное мне объяснение в любви.
Евстигней посмотрел на меня открыто и беспомощно, но ответил не сразу, хотя вопрос был простой. Я попыталась услышать, о чем он думает, но у меня опять ничего не получилось. Явно с моим спасителем было не все так просто.
— Я вас не видела, когда мы ехали, — не дождавшись ответа, сказала я.
— Вот вы о чем, — будто только теперь поняв вопрос, ответил он, — когда вас увезли, поехал следом. Мне теперь в Завидово не жить, барин за ослушание сживет со света.
— Я думаю, что теперь там уже другой помещик, — осторожно сказала я. — Вернее, управляющий. Трегубов, кажется, приказал долго жить…
Кажется, возможная смерть помещика его нисколько не заинтересовала. Что он тотчас и подтвердил.
— Это мне теперь все равно. Да и делать в деревне нечего. К крестьянскому труду я не способен по малому росту и воровским делом заниматься надоело. Грех это и лишнее томление души. Вот и решил, раз любовь пришла, сослужить вам службу.
Удивительно, Евстигней не называл меня ни барыней, ни по имени и отчеству, просто говорил мне «вы».
— Так вы вором были раньше? — спросила я, начиная понимать, почему ему удается так незаметно подкрадываться и всюду проникать.
— Всякое в жизни случалось, — недовольным голосом ответил он, — чем не займешься, чтобы выжить! Только бедных я никогда не обижал и последнего не брал.
Вы бы, — он опять замялся, явно не решившись меня назвать по имени, — накинули на себя что, хотя бы простынку. Из окна дует, как бы вам не простудиться…
— Извините, — вскинулась я, только теперь вспомнив, что так и сижу перед ним, без всего, — я так напугалась, что обо всем на свете забыла!
Я тотчас стянула с постели простыню и закуталась в нее с ног до головы.
— Я что, я понимаю, женская деликатность, — согласно кивнул он головой, стараясь на меня не смотреть, — только я тоже не железный, могу с собой не совладать. Вот так-то лучше будет, — с явным облегчением, сказал он, увидев, что я прикрылась. — У меня баб-то много было, чего уж говорить. С маленьким многим хочется попробовать, бабы — народ любопытный. Однако чтобы по любви, такого не припомню.
Я его рассеяно слушала и думала о том, что ни одной его мысли уловить мне так пока не удалось. Он был третьим человеком из всех встреченных мной людей, совсем для меня закрытым.