Наконец мы добрались до самого верха, там, где лестница кончалась небольшой площадкой. Провожатая последний раз постояла на месте, восстанавливая дыхание и, наконец, обратила на меня внимание:
— Что, девка, плохо за старыми людьми по лесенкам бегать?
Я удивилась такому обращению. За последнее время уже привыкла, что меня называют сударыней, но тотчас догадалась, почему моя спутница ошиблась. Я как надела купленный утром сарафан, так в нем и оставалась.
— Чего в том плохого, бабушка, все когда-нибудь будем старыми, — в тон ей ответила я.
— Будете, если доживете, — с внутренней усмешкой подтвердила она.
Такое начало пребывания во дворце мне не понравилось, но я знала, что за ее словами нет никакого особого смысла, и согласно кивнула головой.
— Ладно, чего тут стоять, пойдем, покажу, где ты ночевать будешь, — сказала она и отворила дверь в какой-то длинный, темный коридор.
Мы прошли мимо нескольких закрытых дверей, и оказались в узком тупичке оканчивающимся дверью.
— Вот здесь пока и поспишь, — сказала старуха.
Она отперла замок, и мы вошли в крохотную комнату, с маленьким окошком под самым потолком. Я окинула взглядом свое новое узилище. Кроме стоящей на подоконнике оплывшей сальной свечи в жестяном подсвечнике смотреть тут было нечего. Из мебели тут был только узкий тюфячок без одеяла и подушки, лежащий прямо на полу.
— Это и есть твои дворцовые хоромы, — сказала старуха, пропуская меня внутрь. — Очень захочешь выйти по нужде, постучи в дверь, я сплю рядом, в соседней светелке. Но зазря меня не буди, я этого не люблю!
— Хорошо, бабушка, — сказала я. — Только меня целый день не выпускали из кареты и мне бы лучше…
— Ну что за народ бестолковый! Ты что, не могла сказать раньше?! — рассердилась она.
— Так ты меня не спрашивала, — покаянно ответила я, — чего ж мне было поперек батьки лезть в пекло!
Старуха хотела рассердиться, но раздумала и, ворча больше для порядка, отвела меня в здешнее отхожее место.
Пока она меня ждала, вспоминала свою молодость. Я чем-то ей напомнила саму себя много лет назад. Из ее воспоминаний я узнала, что в царское услужение она попала юной девушкой прямо из деревни. Понравилась какому-то Ивану Ивановичу, о котором старуха вспомнила мельком и с неудовольствием. Он привез ее в Петербург и целый месяц продержал в своих любовницах. Когда она ему наскучила, пристроил в ученицы к горничной. Больше ничего интересного о ней я узнать не успела. Старуха начала сердиться, что я заставляю ее долго ждать, и мне пришлось поторопиться.
Пока меня не было, она окончательно проснулась и ее потянуло на душевный разговор. Он довела меня до «узилища», но сразу не ушла, а осталась поболтать. По сарафану и косе она определила мою крестьянскую принадлежность и ошибочно решила, что меня привезли на потеху какому-нибудь вельможе.
— Ты девка, ничего такого о себе не думай, — подпирая плечом стену моей каморки, поучала она. — Как ты есть особа женского звания, то должна терпеть и смириться. Такая, видно, наша бабья судьба. Не ты первая, не ты последняя. Я сама в молодости была красавицей и за это много претерпела, зато сладко ела и мягко спала. Мной иной раз даже генералы не брезговали! Как-то сам светлейший князь Григорий Александрович Потемкин меня заметил, здесь пощупал, — она указала на объемную грудь, — по заду похлопал и велел явиться к нему ночью с докладом!
От удовольствия памяти она прищурила глаза, потом вздохнула и рассказала конец истории:
— Не отправь его государыня тем же днем в военный поход, я бы могла далеко пойти! Теперь, глядишь, сама бы в золоченых каретах разъезжала.
Она опять горестно вздохнула, сожалея о потерянной блестящей возможности сделать карьеру. Потом вспомнила о своих больных ногах, одышке и прошедшей жизни, зевнула, вежливо прикрывая рот ладонь, перекрестилась и совсем иным тоном заговорила о настоящем:
— Ну, ладно, поздно уже, ложись спать. А то спадешь с лица, твой-то от тебя и откажется. Знатным мужчинам что подавай — чтобы барышня была худая и бледная, а девка краснощекая и тугая. С той он будет лансье и котильон на балу отплясывать, а с тобой в постелях греться.
Она добродушно рассмеялась дробным смешком.
— Государь, правда, это не особо одобряет, но своим любимцам девок портить не препятствует. Тебя к кому определили? — не сдержала она любопытства.
Пока она учила меня жизни, я никак не могла решить, кем мне здесь представиться. Скорее по наитию, чем по здравому разуму, решила: пока не узнаю, за что меня арестовали, прикидываться глупой овечкой. Поэтому и ответила соответственно:
— Ничего я не знаю, бабушка. Они прискакали, да меня, не спросивши, в карету впихнули и повезли неведомо куда. Я до сих пор даже не знаю, куда попала. Хорошо хоть ты чуток объяснила, а то я думала, что так и пропаду в неведенье.
— Так ты, дуреха, даже не знаешь, где находишься? — поразилась она.
— Откуда мне знать, бабушка, я баба деревенская, темная, даром, что второй раз замужем, а ничего толком о жизни не знаю.
— Ты уже второй раз замужем? — удивившись без меры, повторила она за мной. — Когда ж ты успела?