Однако долго побыть в задумчивости мне не дала моя старуха.
— Что это они еще удумали! — сердито сказала она, прекратив свои сетования.
Однако долго побыть в задумчивости мне не дала моя старуха.
— Что это они еще удумали! — сердито сказала она, прекратив свои сетования. — Ну что за жизнь, нет ни минуты покоя!
Я не поняла, о чем она говорит, и спросила, что случилось.
— Трубочисты пришли. Ну что у нас за бестолковый народ, среди лета печи чистят!
Меня это сообщение никак не заинтересовало. Я ждала совсем иного гостя. В соседней комнате что-то с грохотом упало, и зазвучали сердитые голоса. Маланья опять взялась ругать всех, кто приходил на ум, а я начала вспоминать своего Алешу. За время нашей вынужденной разлуки я от него немного отвыкла, но теперь с нежностью вспоминала наши романтические отношения и страстные ночи.
— Никак они и у нас печь собираются чистить! — воскликнула Маланья Никитична, когда к нам постучали. — Кто там еще?
После стука дверь тотчас открылась, и в комнату вошел чумазый с ног до головы человек. Мне кажется, чистыми у него были только белки глаз.
— Это ты что ли, Иванов? — присмотревшись к трубочисту, строго сказала старуха. — Чего заявился?
— Печи чистим, Маланья Никитична, по приказу графа Палена, — почтительно ответил он.
Вслед за ним вошло еще двое трубочистов, один коренастый, другой высокий, ростом с моего мужа. Они остановились и, по всему, ждали команды Иванова. Тот же не рисковал рассердить старуху и не знал, стоит ли вообще связываться с нашей печью.
— Поди, грязь разведёте, ироды? — переставая сердиться, спросила она.
— Без этого никак невозможно, Маланья Никитична, — подобострастно глядя на нее, ответил Иванов. — Зато зимой будет тепло и бездымно.
— До зимы ещё дожить надо! Это ты молодой, а я совсем старой стала, того гляди, помру, — не без доли кокетства, проворчала она.
— Да-ть ты что, родимая Маланья Никитична, ты всех нас переживёшь, да-ть ты ещё женщина-то в самом соку, кому-ть и жить-то, как ни тебе, — заюлил Иванов, обнажая белые на черном лице зубы.
— Ну, пошёл хлиртовать, кавалерщик! — кокетливо повела тяжелыми плечами моя напарница.
Мне слушать их игривый разговор было неинтересно. Я отвернулась от флиртующей парочки и впервые внимательно, посмотрела на высокого трубочиста, чем-то похожего на мужа. И тут у меня словно оборвалось сердце. Это был он!
Алеша смотрел на меня горящими глазами. Только теперь, узнав его, я начала слушать его мысли. Не, знаю почему, но он сразу же понял, что я беременна и острая жалость и любовь захлестнули его, а вслед за ним и меня. Я разом забыла предупреждение Евстигнея и непроизвольно устремилась к нему, но глаза его предупреждающе расширились, и в последний момент я удержала порыв. Мы остались на своих местах. Он неподвижно стоял в дверях, а я застыла в своем кресле.
Теперь мы с ним переговаривались мыслями и, что удивительно, он хорошо меня понимал. Второй трубочист, удивленный нашей немой сценой, что-то ему сказал. Алеша опомнился, испугался, что наши тайные сношения могут заметить, и насильно отвел от меня взгляд. Муж так боялся за меня, что уже был не рад, что подверг меня опасности, пробравшись во дворец. Он сразу же понял, почему я живу со старухой, и покосился в ее сторону.
Однако пока Маланье было не до нас, она кокетничала с чумазым Ивановым и в нашу сторону не смотрела. Объяснить мужу, что я старуху совсем не боюсь и вполне могу руководить ее действиями, я не смогла. Впрочем, и я старалась быть осторожной, теперь из-за него самого. Если Алешу схватят во дворце, ему неминуемо угрожает суровое наказание.
Император Павел Петрович не любил ни сюрпризов, ни инициативных молодых людей, способных по своей воле проникнуть в государевы чертоги.
— Ты что же, Сатана, делаешь! — вдруг, закричала моя старуха, прерывая наше тайное свидание. — Ирод ты косорукий!
Пока мы были заняты собой, обменивались кто словами, кто взглядами, оставшийся без надзора трубочист, полез в боковое окошко печи и вытащил из него черный пук.
— Ты что делаешь, анафема! Не видишь, что я занятой! Поклади немедля, на место! — закричал Иванов на товарища, от которого во все стороны полетела сажа.
Алеша бросился помогать собирать ее с пола. Трубочист, стараясь загладить вину, бестолково пытался ему помогать. Пока они возились на полу, Маланья Никитична, попеняла Иванову:
— Ишь ты, посмотри, как твой чумазец на мою девку пялится? Али знаёма она тебе? — добавила она, подозрительно глядя на мужа.
— Чаво, тетенька? — глупо улыбаясь, переспросил он и с таким тупым видом уставился на старуху, что я едва удержалась от смеха.
Он так натурально изображал дурака, что я бы на ее месте тоже наверняка обманулась.
— Чаво-ничаво, пришёл работать, так работай, нечего глаза на девок лупить, ослепнешь, ефиёп, прости Господи, — прикрикнула на него Маланья.
— Чаво, тётенька, лупить? Никак яичко? Так нету здеся яичек, яички в Пасху бывают!
Маланья Никитична про себя удивилась, какими глупыми бывают работные люди, потеряла к нему всякий интерес, и продолжила разговор с Ивановым.
Однако мы оба стали вести себя осторожнее, и, пока Алеша возился с печью, перебрасывались только короткими взглядами. Это было так здорово — понимать друг друга без слов! Однако время шло, особенно долго задерживаться в нашей комнате он не мог и от нежностей мы перешли к деловому разговору.