Стоны и душераздирающие крики настолько сильно проникали в душу, раздирали внутренности, что пришлось попросту отключиться от внешнего мира. Думать о постороннем. Хотя бы о родном колхозе. Все лучше.
Край котла приближался с каждой секундой. Я мысленно поймал себя на мысли, что непроизвольно стараюсь оттянуть то мгновение, когда увижу, что находиться внутри. Но раз уж сказал «а», то следует довести дело до конца.
Черный от многолетней, а может и многовековой копоти край появился на уровне глаз. Я проглотил тугой комок и с силой преодолел последнюю ступеньку.
Мешанина тел, перемешанных невообразимо. Переплетение рук с растопыренными пальцами, лица, корчащиеся от боли, распахнутые в безумных криках рты. И глаза. Несколько десятков пар глаз устремлены на меня. Жутко. Невыносимо.
Меня стошнило тут же.
— Странник, ну что там? — ангел и девушка стояли внизу, задрав головы и ожидая услышать от меня последние новости.
— Души. Человеческие души. Большие и маленькие.
— Что? Мы не слышим?
Несколько рук потянулось ко мне. Я невольно отшатнулся. Но в глазах этих несчастных, некогда живых людей светилась такая мольба, что пальцы мои непроизвольно потянулись навстречу. И ничего. То есть абсолютно. Я мог смотреть, видеть, слышать. Но не мог ощущать. Распухшие пальцы прошли сквозь мои, и мольба в глазах погасла.
— Простите меня, — выдавил я, сквозь стиснутое тисками горло, — Я не могу. Простите. Но может быть я сумею что?то сделать здесь. Наверху. Я постараюсь.
Руки людей опустились. Но что странно, они замолчали. Исчез надсадный плач и крик. А в глубине несчастных глаз зажглась надежда. Не весть какая, но надежда. Что нужно душе, находящемуся не то что на краю пропасти, в самом аду, в бесконечных муках? Надежда? Если я ее дал, то значит так тому и быть.
И вдруг вокруг наступила тишина. Такая тишина, что я услышал, как лопаются пузырьки, как ударяются о землю солнечные лучи, как дышит земля.
Я спрыгнул вниз. Ребята стояла с вытаращенными глазами.
— Нам нужно что?то сделать. Мы не можем просто так уйти, — по правде говоря, я и сам не знал, что предпринять. Как можно освободить миллионы, а может и миллиарды пылающих душ на этой страшной планете? Но все равно, надо что?то делать.
— Может найдем побыстрее чертовы цветы и уберемся? Сдались тебе эти грешники? — осторожно предложил ангел.
И здесь я не выдержал. Я попросту сорвался. Зацепил хранителя за ворот, и влепил хороший удар. Потом еще и еще. Я не знаю, что на меня нашло. Сумасшествие или бешенство. А может что?то другое. Зинаида носилась вокруг нас и визжала, изредка пытаясь оторвать меня от ангела. За что ненароком и получила тоже.
Я продолжал безжалостно избивать совершенно не защищающегося Мустафу и сквозь слезы и невнятный хрип вылетели слова:
— Это души, Мустафа! Души. Грешники? Ну и пусть. Кто дал вам, там наверху, право распоряжаться человеческими душами. Рай! Ад! А как называть тех, кто допустил подобное? Вы отбираете согрешивших и отдаете в этот безобразный мир. Кто дал вам право? И как не помочь им? Кем тогда окажусь я? Самым великим грешником? Нельзя так с нами. Нельзя.
Мустафа уже хрипел. Катался по земле под моими ногами и исходился кровью. Наконец, я обессилено свалился на теплые камни, уткнулся в них носом и зашелся в диком, зверином вое.
— Нельзя!…
Красные облака пролетали над нами, красный ветер срывал с нас кожу, красные камни рассекали острыми краями лица.
Весь мир сплошное пламя. Неугасимое и невыносимое. Мрачное и страшное.
— Ну вы ребята, блин, даете! — Зинаида опустилась на колени, подняла на них окровавленное лицо Мустафы и принялась приводить его в порядок, — Ты ж его чуть не убил!
Я молчал.
— Зверь! Тиран! Деспот! Узурпатор!
Ангел застонал, приподнял голову и, скривив рассеченные губы в улыбке, с трудом проговорил:
— Я всегда думал, почему люди так дорожат своими телами. Непрочными и неудобными. Да убери ты свои тряпки. Я в порядке, — это он Зинке, — Так вот. Только сегодня я понял. Только сегодня испытал, что значит быть живым. Чувствовать боль и страх перед несовершенством, и в то же время ощущать радостное чувство жизни.
— Прекрати говорить, — перебила его Зинка, старательно оттирая слюнями кровь из?под правого глаза хранителя, — Несешь всякую чушь. Тебя чуть жизни не лишили, а ты почти с благодарностями.
— А ты попробуй, — посоветовал Мустафа, — Это же настоящий кайф. Жизнь — это… Такой кайф.
Я посмотрел на озаренное счастьем лицо ангела, на эту, залитую кровью, почти ставшую родной рожу и, не знаю почему, рассеялся.
Зинаида озабоченно взглянула в мою сторону. Не хватало, что бы к изувеченному прибавился еще и умалишенный, причем с агрессивно — расстроенной психикой.
А я смеялся, не переставая. Ну не мог остановиться, и все. Мустафа долго смотрел подбитыми глазами, потом его тело стало вздрагивать, а через минуту он уже вторил моему переливистому смеху своим грубым ангельским хохотом. Зинаида покрутила пальцами сразу у двух висков, некоторое время угрюмо таращилась на двух, сотрясающихся от безудержного хохота мужиков, потом что?то там у нее щелкнуло и она, вначале несколько несмело, затем все сильнее захихикала, пока окончательно не присоединилась к нашему дружному мужскому коллективу.