«Да ведь сегодня воскресенье!» — дошло вдруг до бродяги. С этими пьянками вовсе счет времени потеряешь… И все равно, на его взгляд, людей на улицах было слишком много даже для воскресного дня. К счастью, до площади, где стоял университет, оставалась пара кварталов.
— И каков ваш диагноз, коллега?
— Боюсь, это чума.
— Бубонная?
— Разумеется, коллега!
— С чувством глубокого удовлетворения, имею честь с вами согласиться.
— Вряд ли я смогу помочь этому бедняге…
— А его семья?
— Как честный врач, я указал им на необходимость соблюдения всех мер предосторожности.
— Боюсь, уже поздно.
— Именно, коллега! Именно! Весьма вероятно начало эпидемии.
— Говорят, к нам добрались беженцы из Гаммельна.
— Я в курсе, коллега. Гаммельн — рассадник заразы.
— Следовало бы выставить кордоны…
— Вряд ли нас станут слушать в магистрате, этом прибежище мздоимцев и глупцов…
— Вы правы, коллега. Кроме того, карантин потерял смысл. Если черный мор уже в Каваррене…
Петер поежился. И дал себе слово завтра же покинуть город. Только чумы ему не хватало! Однако «веселые» разговоры, донимавшие бродягу по пути к университету, оказались пустяком в сравнении с тем, что творилось на площади. В самом центре ее, скалой над морем голов, возвышался памятник: рыцарь в доспехах попирает чудовище, сходное с драконом и пауком сразу. На постамент к чугунному герою минутой раньше вскарабкался лысый пророк в одежде, являвшей собой компромисс между сутаной священника и мантией профессора. Ветер развевал седоватые волосы, придавая дерзкому отдаленное сходство с пострадавшим от меча чудищем. Выраженьем же лица оратор более походил на рыцаря, чей шлем имел глухое забрало, вытянутое вперед на манер песьей морды.
— Покайтесь, несчастные! Близок, близок день Страшного Суда! Ибо семь тысяч сто семьдесят четыре минус пять тысяч пятьсот восемь равно тысяче плюс еще шестьсот шестьдесят шесть! Вот они, века и годы! Вот оно, число звериное! Грядет!!!
Сложная арифметика Петера не убедила. Зато собравшимся она явно пришлась по душе. Толпа зашумела, выражая готовность каяться.
— Математик! — завистливо шепнул кто-то совсем рядом. — Алгебраист-эсхатолог!
— Полна чаша терпения Господнего! Седлают коней всадники Апокалипсиса, и заря Армагеддона встает над миром! В Малых Брюхачах черная свинья зачала от петуха двухголового василиска, — пророк перешел на более доступные народу аргументы, — и змей зеленый летал над Хенингом! Пастух из Луговца видел камень, испражнявшийся амброй и мускусом, а также…
— Эй! Кто это такой?
— Ученый муж Леовитус.
Большой дока по концам света.
— Воплощение пророка Ездры…
— Тю! Разве ж он воплощение?! Нострадамус, вот кто воплощение…
— Настрадались от Нострадамуса, катрен его за душу…
— Ох, сходить бы в церковь!.. исповедаться…
— Ага, пустят тебя в рай! Хоть с исповедью, хоть без…
— Догонят и еще раз пустят…
Межевой камень, отмечавший территорию университета, был уже хорошо виден. Но толпа, как на грех, стояла стеной: не протолкнешься. Петера влекло куда-то в сторону. Еще немного, и людской водоворот окончательно закружит, завертит, опрокинет на брусчатку и втопчет в булыжник сотнями равнодушных ног. В отчаянии Сьлядек рванулся, заработал локтями. Камень начал медленно приближаться. Вокруг по-прежнему гомонило, ахало и сладко ужасалось толпище:
— Слыхали? В округе пастор Штифель снова объявился.
— Тоже математик?
— Он самый! По деревням ходит. Мол, последние дни наступают.
— Крестьяне имущество за бесценок распродают — все одно пропадать…
— Ну и?..
— Ну и пропивают, ясное дело!
— Говорят, в снежной Московии кюре Аввакум, божий человек, с епископом Спиридоном Потемкиным точный час вычислили. Когда, значит, накроемся…
— Да у них годы не по-нашему считают!
— Вот именно! Если и у московитян сошлось, тогда ой…
— Вчера шотландец Непер, логарифмист, народ стращал… линейкой махал…
— И его коллега Штофлер из Тюбингема подтверждает…
Ни жив ни мертв от этих ужасов, а больше — от немилосердной давки, Петер выскользнул из тисков толпы. Затравленно прижался спиной к межевому камню. В университетской ограде помимо запертых ворот наличествовала отдельная калитка, за которой маячил бдительный сторож: детина грандиозной ширины. Интересно, а сам-то он в калитку протиснуться сможет? Разве что боком… Видать, нарочно подобрали: встанет в проходе — тараном не сдвинешь.
Петера настойчиво потянули за рукав. Бродяга дернулся, но тут же вздохнул с облегчением: рядом обнаружился мирный на вид авраамит. В черных, длиннополых одеждах он напоминал печального грача. Хотя, заметим, печаль на этот раз оказалась светла: лицо сына Сиона лучилось счастьем самой высшей пробы. Сьлядек невольно улыбнулся в ответ. Наконец-то перед ним оказался человек, который не пророчит себе и окружающим сто сорок восемь тысяч бед и несчастий, а просто радуется жизни.
— Он таки пришел! — шепотом заговорщика уведомил Петера счастливый человечек.
— Кто?
— Мошиах! Реб Шабтай Цеви из Измира! Сейчас он как раз требует от султана Порты восстановить Эрец-Исраэль! То есть день, два, и все эти пожиратели свинины…
Грач склонил голову набок. Счастье его слегка омрачилось: