— Побойтесь Аллаха, уважаемый! За сто пятьдесят динаров я куплю молодую красавицу! Она ведь мне не для гарема нужна, а по дому прибираться. Девяносто динаров. А ребенка оставьте себе.
— Простите, уважаемый, но она продается вместе с ребенком. Ну хорошо, сто тридцать пять за обоих. Неужели вы не понимаете своей выгоды? За эту цену вы покупаете сразу двух рабов! — для убедительности Тяфанак продемонстрировал два толстых пальца. — Мальчик вырастет, и вы получите отличного слугу. Берите, не прогадаете.
— Пока он вырастет, я успею состариться! На него еды не напасешься! А мать будет то и дело бегать к сыну, отлынивая от работы. Нет, мне нужна только она. Девяносто пять динаров.
Вот тут-то джинн и подал голос — как всегда, в самый неподходящий момент:
— Опомнись! Даже этот работорговец имеет более доброе сердце, чем у тебя! Разлучить мать и дитя?! Послушай, — Абд-аль-Рашид вдруг придвинулся к купцу, горячо шепча в самое ухо, — у тебя есть возможность совершить настоящее доброе дело. Эта женщина будет всю жизнь тебя благодарить! Ее захватили разбойники возле родного села Нашице, под Осияком. Выкупи бедняжку, освободи — и отправь вместе с сыном домой! Ну же, решайся!
От такой наглости на Джаммаля на миг нашло затмение, и он, забыв, где находится, заорал в ответ, брызгая слюной:
— Умом тронулся, сын змеи и шакала?! Какое Нашице, какой Осияк?! Разорить меня решил? Дураком перед людьми выставить?! Убирайся, тварь, оставь меня в покое!
Слуги Тяфанака ошалело взирали на бранившегося гостя, сам Тяфанак, приняв оскорбленья на свой счет, медленно багровел от ярости, а женщина с ребенком, услыхав знакомые слова в речи покупателя, с рыданиями бросилась ему в ноги, и ее с трудом удалось оттащить.
Дитя заливалось плачем. Под детские вопли опозоренный Джаммаль спешно покинул дом работорговца.
Увидев, что он вернулся без новой рабыни, все три жены набросились на мужа с упреками:
— Небось, и не ходил никуда!
— В кофейне торчал, деньги прогуливал!
— К блудницам шлялся!
— Прогони старуху завтра же!
— Прогони! Совсем из ума выжила, ведьма!
Джаммаль в сердцах плюнул, накричал на жен, и старуху прогонять отказался наотрез. «Назло оставлю! — думал он. — Где это видано, чтоб жены мужем заправляли? Как скажу, так и будет.»
Однако джинн при всей этой безобразной сцене, как ни странно, молчал, и купцу чудилось, что молчит Абд-аль-Рашид с пониманием. Можно даже сказать, одобрительно молчит.
Что, впрочем, отнюдь не спасло Джаммаля от домогательств Абд-аль-Рашида в последующие дни. Кто б мог подумать, что на свете существует столько самых обыденных поступков, которые Совесть может счесть недостойными?! А через неделю, когда купец после трудового дня собирался отойти ко сну, джинн в очередной раз возник перед ним и уселся напротив.
— Пришло время подвести итоги, — заявил негодник. — Итак, за эту неделю ты дважды изменял своим женам; и добро б просто изменял — я тоже мужчина, я способен тебя понять! Но ты потратил на гулящих девок деньги, отложенные на подарки Фатиме, Рубике и Бале, а вот это уже плохо, очень плохо! Ты дал взятку градоначальнику Абдулле, тем самым унизив себя и поощрив его к дальнейшему вымогательству; ты обманывал покупателей, отказал в займе нуждающемуся ткачу Омеру Читьяну, сквернословил, ударил младшую жену по спине чубуком… Кстати, знаешь, почему твои супруги такие сварливые? Потому что им хочется твоей любви и ласки! Часто ли ты делишь ложе с каждой из них? Постыдись, Джаммаль, — избегать верных жен, растрачивая силы и деньги на блудниц!
Купец счел за благо промолчать, решив, что лучше просто дождаться конца этой душеспасительной беседы — и спокойно заснуть. Спорить с джинном было себе дороже. Впрочем, какой там спокойный сон?! От свалившихся невзгод в лице Совести Джаммаля начала мучить бессонница.
— Впридачу ты совершил особо позорное деяние: учил родного сына лгать покупателям! Совести у тебя нет, Джаммаль, вот что я тебе скажу!
— Теперь есть. Ты… — сонно пробормотал купец.
— Не спи! — рявкнул джинн, да так, что купец подскочил на ложе от неожиданности. — Я еще не все сказал! Ты прав: я — твоя Совесть. А другой у тебя, похоже, отродясь не было. Значит, раз у тебя теперь есть совесть, ты должен испытывать ее муки и угрызения.
Джинн надолго умолк, задумавшись.
— Нет, грызть я тебя, пожалуй, не стану, — протянул наконец Абд-аль-Рашид, все еще пребывая в раздумьях. — А вот помучить… Помучить тебя следует. Давай, для начала я тебя просто побью? Согласен?
— Эй, прекрати! Не смей меня бить! — встревожился Джаммаль и зачем-то стал закутываться в одеяло: так дети пытаются спрятаться от несуществующих чудовищ, подстерегающих в темной комнате. — Выйди прочь, во имя Аллаха!
Однако ни одеяло, ни повторенное Слово Освобожденья не помогли.
— Увы, — тяжко вздохнул джинн.
От первого же удара в ухо Джаммаль кубарем скатился с ложа. Попытался отмахнуться от мерзавца-джинна, пнуть в ответ ногой, и мигом получил очередную затрещину, вслед за ней — чувствительный тычок под ребра…
Вопль хозяина мгновенно поднял на ноги весь дом.
Давай, для начала я тебя просто побью? Согласен?
— Эй, прекрати! Не смей меня бить! — встревожился Джаммаль и зачем-то стал закутываться в одеяло: так дети пытаются спрятаться от несуществующих чудовищ, подстерегающих в темной комнате. — Выйди прочь, во имя Аллаха!