И ушел.
Сейчас за кусок хлеба, за крышу над головой девку пустякам учит.
— И меня! Меня спрячьте!
Дьявол бы его побрал, этого мальчишку! Совсем забыл… Корчмарь грузно, всем телом повернулся к вчерашнему заброде. Явился, дьяволенок, напросился переночевать. Серебряный секанец дал: за ужин с ночлегом. Где и взял? — украл, должно быть. Не поймешь: то ли шестнадцать юнцу стукнуло, то ли все двадцать.
Где и взял? — украл, должно быть. Не поймешь: то ли шестнадцать юнцу стукнуло, то ли все двадцать. Воробей воробьем: тощий, встрепанный, одни глазищи — угольями.
— Кыш отсюда! Скатертью, чет-нечет, дорожка!
— И меня! Меня! Не спрячете, я майнцам все расскажу! Все!
Атаман Ендрих вопросительно скосился сперва на корчмаря, потом на своих головорезов. Дескать, заткнуть глотку? Красное от боли лицо Сухой Грозы дернулось: нет, пустой крови не любил. Впрочем, мальчишка даже не понял, что стоял на волосок от смерти. Опустил голову, украдкой смахнул стыдную слезу.
— Простите… Я сдуру. Нельзя мне к ним, в руки-то…
Вдруг просиял:
— У меня! Вот! Есть!!!
Грязная рука нырнула за пазуху. Миг, и на ладони сверкнул луч света — медальон. Золотой. Тут корчмарь не мог ошибиться, хоть на глазок, хоть на зубок.
— Я заплачу! Он волшебный!
— Золотишко? — на всякий случай уточнил Ясь Мисюр.
Мальчишка потупился:
— Н-не знаю… Наверное. Он взаправду волшебный. Это Бьярна Задумчивого, мага из Хольне.
Ендрих присвистнул, жмурясь. Если хлопец не брешет… Имя Бьярна, мага из Хольне, значило много. Спрячет гулящего Ясь, за такое добро в нужник спрячет и сам сверху сядет, чтоб не сыскали.
— От чего амулет? На удачу? На любовь?!
— Не-а… От тараканов. Положить за ставенку, век в доме тараканов не будет…
Корчмарь цыкнул на развеселившихся разбойников. Дорогая штука. Пускай хлопец пустобрех. Наболтал с три короба: тараканы, Бьярн… Воришка. Ладно, лишний глаз в ухоронке не повредит. Здесь другое, чет-нечет: двое парней, старый приживал-воспитатель и одна Люкерда?
— Эй, Сквожина!
На пороге объявилась служанка — плотная, коренастая, больше похожая на мужика. Близко посаженные глазки смотрели диковато и неприветливо. К подолу женщины жалась девочка лет пяти.
— Готовься. В ухоронку полезешь. Знаю я тебя: сунут лапу под юбку, а ты в ухо! Или брякнешь лишнего…
Сквожина цыкнула слюной сквозь зубы, но промолчала.
Пыльная темнота. Дразнящие запахи копченостей, пива, лука, вяленой рыбы. Из щели едва ощутимо ползет струйка винного аромата. Слышно, как снаружи Ясь Мисюр, сопя, заваливает потайную дверцу всяким барахлом. В эдаком хламе, даже сунься майнцы в погреб, рыться побрезгуют.
— Было бы крайне полезно зажечь свечу, — скрипит недовольный голос Джакомо Сегалта. Потом старик долго кашляет, прежде чем продолжить. — Я опоздал рассмотреть внутренность этого… м-м-м… помещения и теперь опасаюсь сесть на что-либо неподобающее.
— Задницей на вилы, — ядовито уточняет Сквожина, чихнув.
— Или вы предпочитаете стоять, ожидая, пока майнцы не двинутся дальше, на Вроцлав? — невозмутимо заканчивает пожилой воспитатель, игнорируя ехидство служанки. Видно: старик давно сжился с дурным норовом женщины, пропуская ее брюзжанье мимо ушей.
— Уж лучше постоять. Вдруг свет заметят?
Вопрос принадлежит юноше-заброде.
— Шиш они заметят. Мне в этой дыре не впервой отсиживаться. Лучше нам друг за дружкой приглядывать. Неровен час… У меня и кресало есть, и трут. Свечу прихватили?
— Извольте, Ендрих.
Свечу прихватили?
— Извольте, Ендрих. Только я ничего не вижу.
— Держи в руке. Сейчас увидишь.
— Ага. Пущай в руке держит. И рукой туды-сюды елозит. Авось, свечка до небес вырастет! Без огня полыхнет…
— Заткнись, дурища!
— Полностью с вами согласен, Ендрих. При молоденькой девице… такие гадости…
— Мамка, хацу свецку! Тутоцки затемнотело! Пусть дядя Закомцик сделает огонек…
— Сделает дядя, сделает… хрена он сделает, твой дядя, и редькой доделает…
Щелкают удары кресала. Искры. Еще искры. Тянет дымком. В ладонях Сухой Грозы начинает медленно разгораться огонь — сперва темно-багровый, тусклый, дальше все более яркий. Верней, это позже становится видно, что в ладонях. Поначалу кажется, будто зловещий красный глаз возник во тьме.
— Теперь видишь? Давай сюда свечу.
Сутулая фигура заслоняет рдеющий «глаз». Треск фитиля, по стенам мечутся блики.
Свет! Живой, охристый.
— Благодарю вас. Люкерда, прошу садиться. Лучше вот сюда, на бочонок. Сейчас, я только пыль смахну. Табуретов здесь, как сами понимаете, не водится. Не говоря уже о стульях и креслах.
— Ковров не прикажете? — кривится Ендрих. Неизвестно, что ему больше докучает: боль в ноге или чопорность старика. — Вон в углу стоит, свернутый. Добрый ковер, из Шемахани. Давайте, давайте, я как раз на него лягу. Не на полу же валяться…
— Откуда у папы шемаханский ковер? И… вообще все это?!
Люкерда с удивлением осматривалась по сторонам. Тугие бревна ковров, тюки с тканями, аккуратные кованые сундучки и резные ларцы, бочонки, пузатые мешки. Местами из завалов и нагромождений торчат рукояти мечей, древко бердыша, полированная ложа самострела, гребень шлема…
Устраиваясь поудобнее, атаман оскалился с напускной веселостью: