Игрок в сером усмехнулся, спускаясь в зал:
— Нет ничего невозможного.
Петер смотрел ему вслед, пока тот шел по проходу. Затем грустно опустил взгляд на свою старенькую лютню — и ахнул! В руках бродяги была пандора игрока. Чудо? Волшебство? Наваждение? Ошибка исключалась: будто возлюбленную, лютнист ощущал ее ладонями, подушечками загрубелых пальцев, пожирал глазами. Вне сомнения, это она, черная пандора, само совершенство!
— Стойте! Вы забыли… вы оставили…
— Вы хотели иметь такой инструмент?
— Да! Конечно! Но…
— Успокойтесь, маэстро. Не надо благодарностей. Она — ваша. Ее зовут Верная Спутница. А вашу, насколько я помню — Капризная Госпожа?
— Я… я не верю…
— И зря. Кстати, — игрок в сером внезапно перешел «на ты». В глазах его мелькнули шальные искры. — Не припомнишь ли, братец, когда и где ты впервые услышал слово «филармония»? Если, конечно, ты и впрямь стоял в ополчении при Особлоге. Ну?
Пока растерянный Сьлядек вспоминал, где впервые услыхал о филармониях, игрок покинул зал. А Петер так толком и не вспомнил. Может, в Болонье? в Хенинге? Однако странный вопрос быстро вылетел из головы. Наверняка игрок всего лишь подшутил над бедным коллегой, одолжив инструмент на время. Но даже если Верную Спутницу придется вскоре вернуть — это воистину королевский подарок.
С таким трепетом он не коснулся бы и Венеры, реши богиня отдаться бродяге. Пандора звучала сама, угадывая малейшие желания исполнителя. Глубокий, низкий звук дивной красоты насытил зал, словно дождь — растрескавшуюся о засухи пашню. Мелодия не гасла, теряясь под сводами; она крепла уверенно и страстно. А какой строй?! Странный, непривычный, но будто нарочно созданный для них двоих: Петера Сьлядека и Верной Спутницы. Как же он раньше не догадался, что лютню можно настроить таким образом? Впрочем, Капризная Госпожа и привычный строй держала недолго, а уж этот наверняка сбросила бы сразу, как норовистая лошадь — чужого седока.
Неужели эта сказка однажды закончится?!
…В первый миг бродяга решил, что ослышался. Шарканье ног, томный шелест платьев. Приглушенный обмен репликами, легкий кашель. Публика вливалась в зал. Изящные дамы в фижмах, со множеством оборочек, рюшей и бантиков, в напудренных, завитых париках, украшенных цветами и драгоценностями.
Кавалеры в камзолах, расшитых золотыми узорами, в сорочках с пышными кружевными жабо, в коротких панталонах с бантами, в шелковых чулках и башмаках с нарядными пряжками. Восторженные юноши и девицы, млеющие от предчувствия встречи с настоящим искусством. Утонченные художники, актеры и музыканты, с кудрями, выбивающимися из-под непременных беретов, с тонкими пальцами и притворной скукой во взоре. Чопорные профессора консерваторий, искушенные ценители, знатоки, аристократы духа…
Концерт был прекрасен.
Через три квартала от Collegium Musicum располагалась картинная галерея. Еще пьяный от шквала оваций, Петер поднялся в залы бельэтажа. Задержался у первой попавшейся картины. Глаза слезились, изображение двоилось, превращаясь в вакханалию красок.
— У вас хороший вкус, — сказал господинчик в шляпе, встав за спиной. — Это, молодой человек, шедевр. «Лютнист», кисти Микеланджело Меризи. Как известно, моделью для живописца служил знаменитый Петер Сьлядек, в расцвете его дарования…
Вытерев глаза рукавом, Петер с некоторым подозрением вгляделся в картину. Пухлый, черноволосый юнец с женственными чертами лица томно глядел на неотесанного бродягу. Белоснежная, едва ли не дамская сорочка открывала гладкую, безволосую грудь. Рот полуоткрыт, чувственные губы припухли, словно от поцелуев; на лице — возвышенная задумчивость.
— Обратите внимание, молодой человек. Нежная кожа, по-девичьи убранная голова, изящные удлиненные пальцы придают всему облику лютниста чарующую женственность. В то время была чрезвычайно популярна тема «memento mori». Молодость, преходящая красота, увядающие листья, улетающий звук музыки — приметы тщетности земной суеты, они говорили о бренности мира…
Петер подошел к картине вплотную, пытаясь прочитать ноты, лежащие на столе перед юнцом. Басовая партия мадригалов Аркадельта. Ну и что? Еще на столе лежала скрипка. Бродяга никогда в жизни не играл на скрипке. И никогда не подвязывал волосы лентой. И никогда не был таким сытым, как этот красавчик. Ишь, щеки аж лоснятся… Он перевел взгляд на лютню юнца. Корпус напоминал половинку дыни, гриф чрезвычайно широк; нижняя дека для красоты проложена черным деревом и слоновой костью. Раздобревший, вальяжный, салонный инструмент. Ничего общего с Капризной Госпожой.
А господинчик в щляпе зудел мухой:
— Тема эта оказалась пророческой: довольно скоро художник Меризи умер от болезни, испытав все превратности судьбы. Модель пережила маэстро всего на полгода: в феврале 1610 года Венеция, колыбель искусств, хоронила Петера Сьлядека. Несчастный ввязался в случайную драку у гостиницы «Тетушка Розина», где был заколот наемным убийцей…
— Стойте! Как это: «хоронил»?! Что вы городите?!
Увы, господинчик в шляпе уже скрылся в боковой галерее. И вспомнить о нем, кроме чертовой шляпы с пером, не удавалось ничего. Возмущенный до глубины души, Петер еле сдержался, чтобы не плюнуть на шедевр. Перейдя в соседний зал, бродяга остановился у портрета в золоченой раме. После гнусного юнца, которому самое место в вертепе мужеложцев, изображенный здесь пожилой мужчина с бородой, в черном кафтане и черном берете, вызывал мысли спокойные и приятные. Была в портрете некая основательность, настраивающая сердце на нужный лад.