Первую мировую и Гражданскую войну малолетний Антоний не заметил. Хотя весной семнадцатого года жителей в селе значительно поубавилось — все политические ссыльные ринулись в центр, заниматься революцией. Беды Антония начались в двадцать втором, когда новая власть решила окончательно истребить в народной душе живого Бога. Власть постановила это делать еще в двадцать первом, но до Баргузина от столицы любые веяния доходили с опозданием.
* * *
Мужики с ружьями, которых отчего то называли юной красной кавалерией, пока добирались до Баргузина, сильно изголодались по еде и по бабьему телу.
А задание они несли такое: не только порушить церковь, но и уничтожить здешнего попа как классового врага.
Классовый враг был тоже мужчиной не слабым и встал на невысокой паперти с иконой в руках, преграждая безбожникам вход в храм Божий.
— Не с иконой надо было выйти, а с пулеметом, — обсуждали жители села, наблюдая издали за действом. — Тогда бы другая была беседа.
Но так как безбожники прибыли от имени власти, никто не решился открыто помогать священнику отстаивать храм. Тем более, что слухи о подобных погромах в других селах уже до них докатились.
Рядом со священником стояли тридцатилетняя попадья и восьмилетний попенок, Антоний. Все они крестились и читали хором молитву. Молитвы в тот год помогали плохо.
Священника посадили на кол невдалеке от церкви, где он, скрежеща зубами от боли, еще несколько часов молча вращал глазами. Прибывшим бойцам за светлое будущее чихать было на его высокие просветительские мечтания. Один из них лишь воскликнул:
— А смотри, как у попа валенки-то славно подшиты!
И, содрав их с его ног, напялил на свои.
Попадья, читавшая наизусть девочкам в своей школе пушкинскую оду «Вольность», едва ли не всего народного поэта Некрасова и даже современника Блока, показалась им просто аппетитной бабенкой. И ее вместе с сыном поволокли в поповский дом, что стоял рядом с церковью.
Там попадью, женщину высокой гуманистической культуры, сразу завалили на постель и задрали юбки, на ходу расстегивая собственные портки. Попенок крутился тут же, пытаясь укусить хоть кого-нибудь за мужской орган. Его полагалось тоже извести как классово чуждый элемент, но нашелся сострадалец — тот самый, который перед этим снял с попа валенки и сразу надел их на свои ноги, он выволок пацана на крыльцо и, подтолкнув, негромко посоветовал:
— Спасайся, малец, пока твою маманьку обихаживают, не то и до тебя доберутся.
Потратив мужскую силу на жену священника, борцы за светлое будущее народа похлебали горячих щей, чугунок с которыми стоял в печи, и остались недовольны, что щи были постными, без мяса, — в те недели стоял Великий Пост.
Попадья была вроде бы еще без чувств, по крайней мере, так и не поднималась с постели, но уже кто-то пошел у нее допытываться, где она держит мясную жратву.
Возможно, в другие селения приходили иные борцы с религией, которые всего-навсего разоряли храм и убивали попа, но сюда явились именно такие.
Восьмилетнего Антония жители села в тот зимний день хотя и жалели, но в дом свой принять боялись — ну как разгулявшиеся красные борцы за всемирную революцию поступят и с ними так же. Его узнал и увез в стойбище шаман, который, не догадываясь об опасности, как раз приехал для душевных бесед со священником. Шамана с местным попом связывала старая дружба, он не раз ночевал в семье у священника, вечерами они любили поговорить о божественном.
Так Антоний оказался среди эвенков.
* * *
Спустя восемь лет центральная власть добралась и до шамана. В тот год на селе по всей стране вводилось государственное рабство — у жителей отнимали паспорта, забирали скот и превращали их в колхозников. Вольных охотников, которые издавна занимались промыслом зверя в тайге, тоже обобществили. Шамана арестовали среди бела дня, увезли в Читу, и там в тюремной камере он быстро умер от непривычки к замкнутому пространству и сырому душному воздуху. Шестнадцатилетнего воспитанника он успел не только обучить своему искусству и посвятить в шаманы, но и переправить в дальнее стойбище.
Шаман уже давно разглядел в Антонии способность разговаривать с духами без какого бы то ни было камлания.
Шаман уже давно разглядел в Антонии способность разговаривать с духами без какого бы то ни было камлания. Это случалось не каждый день, но однажды спасло шаману жизнь.
Все произошло в самом Баргузине, когда и церковь, и поповская семья были целехоньки. Шаман приехал в очередной раз в гости. А священник был в печали — у него только что украли рыболовные снасти, и он не мог теперь засолить рыбу на зиму.
— У Захара надо смотреть в клети, — встрял в разговор взрослых попенок, но отец тут же шуганул его: детям в те времена было не положено подавать голос, когда беседуют взрослые.
— Сейчас тебе помогу, — сказал шаман и вынул свой охотничий нож.
Он привязал нож к шнурку, дал ему покачаться и попросил священника мысленно идти вдоль улицы, перечисляя дома, а также хозяев.
Едва поп назвал дом Захара, нож дошел описывать круги по часовой стрелке. Опыт повторили, и снова нож отметил именно тот дом, который назвал Антоний.