Ежедневно в мире умирают почти 155 тысяч человек, выяснила я только что. Это 57 миллио-нов в год. 6458 в час. 108 в минуту. Вопрос, уте-шение ли это? И да. И нет.
25 декабря
Снова ночь, и я не могу заснуть, папа, я так адски злюсь на тебя. На долю Африки приходит-ся всего 3 процента пассажирских авиаперевозок, и при этом 40 процентов авиакатастроф. Там не-стабильные режимы, допотопные самолеты, нека-чественное обслуживание их.
Все это ты отлично знал. Но тебе все равно понадобилось тащить с собой и Тома, и маму, вручить себя и их раздол-банным местным авиалиниям. Меня ты взять от-казался. Я, видите ли, должна остаться дома и хо-дить в школу, а вот когда я в свой черед закончу юридический, ты снова отправишься в Африку, со мной и с мамой. Вот твои слова. А что за эсэмэску ты мне прислал, когда понял, что самолет падает? О чем ты думал? Что твое послание облегчит мою жизнь? Оно сделало ее еще тяжелее, неужели ты сам не понимаешь! Гораздо тяжелее, потому что я не могу избавиться от мысли, что вы все поня-ли, поняли, что падаете и никакой надежды, но в разгар паники у тебя хватило духа подумать обо мне, как я это переживу и как буду жить даль-ше. Папа, зная все это, невозможно жить, это же запредельно. У меня и нет желания жить. Пита-юсь я в основном в ресторане Холменколлена. Нет сил ходить в магазин, готовить. Я знаю, ты не любил этот ресторан, его кстати и газета «Дагбладет» обозвала прессом для выжимания денег из туристов. Тебя раздражал тамошний шеф, хотя ты никогда не объяснял почему. Впрочем, теперь это не имеет значения. Меня шеф всегда встреча-ет улыбкой. И раздевает взглядом, когда думает, что я этого не вижу. Зато и скидку обязательно делает. Можно подумать, для меня это важно. Как только получу права, задавлю его и скроюсь с ме-ста. Наезд с особым цинизмом, как говорится. У меня много странных мыслей. Не факт, что все их стоит записывать.
26 декабря
Сегодня заходила Констанция. Она догадалась, что я всех обманула и кукую одна. Но ничего не сказала. Очень разумно с ее стороны. Она прине-сла с собой рождественские вкусности, и я поела и куропатки, и бараньих ребрышек. Сама удивля-юсь. Все такое жирное, жуть. Раньше я бы ниче-го подобного в рот не взяла, но теперь мне пле-вать на фигуру. Покойнику по барабану, какая у него фигура. Констанция спросила, не хочу ли я сыграть эпизодическую роль в спектакле, кото-рый театр ХГ ставит в январе. Наша ХГ осталась примерно единственной школой в Осло, где не перешли на капустники. Педсовет подозревает ка-пустники в том, что они грешат матерщиной и пошлостью, а это как-никак частная чинная хрис-тианская гимназия, то ли дело театр, но Жаннетт ее шибко верующий папа все рано запретил уча-ствовать в спектакле, его долго уламывали, рас-сказала Констанция, но этот папаша оказался еще праведнее остальных, и теперь мне предлагают по-пробовать себя на сцене. Роль очень маленькая, выйти и сказать несколько фраз, но Констанция считает, что мне полезно в чем-нибудь поучаство-вать, все равно в чем, она все-таки свято верит, что стоит мне с кем-то пообщаться или хотя бы просто побыть среди людей или животных, как я снова начну радоваться жизни. Я без всякой задней мысли об этом упоминаю, совсем не хо-чу выставить Констанцию дурой, она ведь все это из лучших побуждений, она хорошая, в целом. Я обещала подумать. Это легче, чем упрямо опять сразу сказать нет.
28 декабря
Сегодня брала урок вождения. Ехала и думала: а что, если я сейчас выжму газ в пол и впечатаюсь в морду встречного автобуса, или на перекрест-ке Карла Юхана и Первого кольца поеду прямо, разгонюсь вверх на горку километров до двух-сот и врежусь в стену королевского дворца? Вот это был бы номер, думала я. Но потом спохвати-лась — какая я эгоистка, ведь бедный инструктор, возможно, совсем не жаждет подобных подвигов, ведь он вряд ли только что похоронил всех близ-ких, во всяком случае по его виду ничего такого не скажешь, и потом, у него второй комплект пе-далей и он наверняка бы успел затормозить: но сама мысль мне понравилась, отметила я, хотя на ней трудно было сосредоточиться, потому что инструктор взахлеб вспоминал, как он сам учился на курсах вождения в Стьёрдале. Похоже, он ску-чает по тому времени. Они часто ездили в Трондхейм, чтобы потренироваться на настоящих ули-цах и перекрестках.
Он несколько раз помянул некий Принцев перекресток — судя по его расска-зам, самый прекрасный во всей Норвегии. Во вся-ком случае, для обучения вождению перекрестка лучше не сыщешь точно. Он не сказал этого пря-мо, но, похоже, он влюблен в этот перекресток. Я поняла это по его тону. Я вообще многое чув-ствую по тону и голосу. Не то что Констанция. Она в лучшем случае может понять, весел сегод-ня ее конь или грустит. Из меня бы наверно вы-шел неплохой психолог. Если б мне этого хоте-лось. Но вряд ли я буду здесь, когда придет время определяться, ну, короче, как говорили древние, кто будет жив, тот увидит. А кто не будет, тот не увидит. Не очень-то справедливо, если вду-маться. Или как по-твоему, папа? Теперь можешь раскаиваться. Это сентиментально до идиотизма, что я обращаюсь к тебе, когда пишу. Прям как в кино: там, если малютка потеряла маму или па-пу, она всегда продолжает разговаривать с ними как с живыми, и зрители знают, что этот при-емчик использован во всех фильмах про сироток, но мирятся с тем, что в еще одном фильме будет так же. Дело, видимо, в том, что мы относимся к смерти со страшным пиететом и поэтому так жалеем всех, кого постигла потеря. Типа — ого, смерть. СМЕРТЬ. Ну ни фига себе, типа. Но тем не менее писать мертвым нельзя. Это очевидный мне факт. Следовательно, я пишу не мертвым. А самой себе. Кому же еще? Так что вся затея с ведением дневника шита белыми нитками. Одна-ко же я пишу, и мне это нравится. Похоже на комнату с зеркальными стенами и розовыми на-дувными мячиками, в которую Констанция зата-щила меня в Национальной галерее. Мы насмот-релись на себя со всех сторон, на всю жизнь хва-тит. Еще это похоже на зеркальную камеру в Тех-ническом музее, где мы так часто бывали с папой. Внутри отражения возникает бесконечный ряд все более мелких отражений, но они все вместе — это ты, и тебе никуда не скрыться и ничего не сохранить в тайне.
Не знаю, это время дня делает меня такой глу-бокомысленной или это я с непривычки писать или потому, что умру. Вроде бы в мыслях появ-ляется особая глубина, когда человек знает, что скоро умрет.