Когда я покупала билет назад в Европу, позво-нил Кшиштоф. За последнюю неделю дважды за-ходили Констанция с психогейром. Они приходят вроде бы проведать Финч Хаттона и узнать, нет ли новостей от меня, но, покончив с этим, закры-ваются в папином кабинете и долго не выходят. В последний раз торчали до позднего вечера, и после их ухода Кшиштоф обнаружил, что они то-пили камин, пили вино, а ковер перед камином скомкан. Услышав это, я расхохоталась. Вот да-ют, превратили мой дом в бордельчик. Мне то-же казалось, что они хорошо подходят друг другу, но я считала их слишком добропорядочными, не думала, что они осмелятся перейти к делу. Блед-ный, располневший бородатый психогейр старше Констанции лет на двадцать пять. И у него есть жена и дети. Невероятно. Но он очень любит вся-ких зверушек, и она купилась на это. Уболтал де-вочку. Я в шоке. Да ладно, пусть. В этом есть и какая-то красота. Любовь ходит своими путями. И ей нет дела до возраста и прочего. Мне эта ис-тория очень даже поможет. Отныне психогейр мне совершенно не опасен. Теперь он у меня в руках, потому что они оставили Кшиштофу пять-сот крон, чтобы он ничего мне не говорил. Я по-просила Кшиштофа в следующий их приход спря-тать среди книг видеокамеру. Она лежит в кори-доре в ящике. А он должен не забыть зарядить аккумулятор, войти в меню и убрать вспышку, чтобы не зажигалась во время съемки. Далековато зашел этот психогейр. Спит с восемнадцатилетней школьницей в доме своей же суицидальной паци-ентки. Это материал на первую полосу, если кто- то вздумает слить информацию. Мне нравится эта мысль.
19 марта
В аэропорту Страсбурга по утрам — в шесть утра — играет пианист. Я решила, что нужно это отметить. Потому что подумала, что трачу слиш-ком много времени на раздумья о себе и почти не обращаю внимания на все остальное, что есть в мире кроме меня. Когда человек угнетен, этот перекос происходит мгновенно. И планов ника-ких не хочется строить. Я думаю, когда чело-век планирует самоубийство, он становится очень эгоистичен. Тут дело в масштабе. В перспекти-ве смерти, ее абсолютности и драматизма трудно дать место и увидеть значение всего, что менее абсолютно и менее драматично. Раньше я смотре-ла на других людей, и они были мне не безраз-личны, часто я даже чувствовала, каково у них на душе. Ту же Констанцию, например, я понимала гораздо лучше, чем она себя. Меня еще и поэтому не очень удивило, что она соблазнилась психогей- ром. А теперь я давно ни о ком не думала. Но все-таки сумела вот обратить внимание на пиа-ниста. Возможно, он играет там каждое утро. Воз-можно, он ежедневно встает затемно, едет в аэро-порт и играет там в баре во время завтрака. Это его жизнь. А моя устроена совершенно иначе. Он играет в баре, а я лечу в румынскую деревню, что-бы отыскать там больную заразную птицу. Мы очень разные. И наши пути пересеклись на каких- то полчаса, пока я пила в баре свежевыжатый сок и курила сигарету, которой угостил меня парень, которого я не знаю как зовут, но которому я в ответ на его «куда вы летите» наврала, что я ба-лерина и направляюсь в Москву, потому что меня пригласили танцевать в «Лебедином озере» с рус-ским балетом.
Он заметил, что я не похожа на балерину. А я ответила, что время не стоит на ме-сте и что, судя по всему, он за ним не поспе-вает. Тогда он спросил, что неужели теперь для балерин курить — обычное дело. Это происходит куда чаще, чем принято думать, ответила я. Мы находимся в постоянном стрессе. Это профессия, которая предъявляет к человеку высокие требо-вания.
А ведь раньше я не врала. Во всяком случае, с таким упоением.
21 марта
Провалялась два дня в кровати в гостиничном номере в Бухаресте с какой-то инфекцией. Вряд ли это птичий грипп, но все равно кстати — не-плохо ослабить иммунитет прямо перед тем, как я возьму в руки птицу с H5N1. Я живу всегда на верхних этажах, и мне хорошо видно, что город сплошь серый. Я таких беспросветно-серых горо-дов еще не видела. Светло-серый, темно-серый, просто серый и никаких других цветов. Город, на-рисованный простым карандашом. Ничегонеделанье лишает меня покоя. Преимущество беспре-рывных стремительных путешествий, вот как я летаю последнее время, состоит в том, что человек теряет себя. Меня это очень устраивает. Я себе не нужна. Метания по белу свету приводят к тому, что мое настоящее «я», несомненно депрессивное и суицидальное, не успевает за мной. Перемеща-ясь в таком темпе, я создаю себе обманчивое ощу-щение заполненности жизни интересными вещами, я прилетаю в новое место, и о-го-го как бодро там все идет, ну относительно бодро, и это в сущ-ности означает, что когда я делаю какие-то вещи, я ощущаю это так, как будто бы кто-то другой делает их со мной, потому что я — это не я, и это ужасно освободительное чувство, я тогда меньше замечаю, как мне фигово, и это заставляет меня держать высокий темп, потому как стоит мне ос-тановиться на месте, вот как два последних дня, меня тут же развозит. Нет, мне надо мчаться даль-ше, быстрее и быстрее, но пока что даже выползти из кровати и доплестись до туалета очень-очень тяжело. Настолько, что идея сесть на поезд и ехать в глубь страны за гриппующей птицей пока никак не выполнима.