26 марта
Я потихоньку возвращаюсь к жизни, а послед-ние дни действительно была в ауте. Болела и те-лом, и душой. Горничная проявляла участие, она даже сбегала на улицу купить мне журнал «Marie Claire», но я пришла еще в большее уныние, чи-тая о проблемах с кожей и весом, о модных шмот-ках, о поддержании формы и здоровья и о всем прочем, что, по мнению издателей, интересует женщин. Можно подумать, что у нас одна цель в жизни — весить как можно меньше, но если сле-довать этой логике до конца, то идеальный вари-ант — не весить вообще нисколько, а это несо-вместимо с жизнью. Но все же получается, что по сути у меня и у «Marie Claire» цель одна. Долой вес. Долой тело — и долой саму жизнь. Пробле-мы, о которых они пишут, настолько ничтожны, что главной проблемой совершенно очевидно ста-новится другая: понимают ли пишущие или чи-тающие этот журнал всю смехотворность своих проблем. А следовало бы завести журнал для род-ственников жертв катастроф. Он мог бы назы-ваться «Погибшая семья». Или «Смерть от не-счастного случая». Или «Жертвы внезапной смерти». Там могли бы писать о том, как потерявший родных конструирует себе причины, чтобы про-должить свою жизнь. Давать практические сове-ты — как внушить себе веру в Бога и в то, что все происходящее, в том числе и невообразимо ужас-ное, входит в его коварные планы, которые лю-ди никогда не могли и не могут постичь, а посему не должны их оспаривать. И еще в этом журнале обязательно должен быть раздел о надежных спо-собах покончить с собой, чтобы исключить веро-ятность того, что ты через несколько дней очуха-ешься на больничной койке и, цепенея от стыда и унижения, будешь проклинать себя за то, что ты не справилась с этим.
Горячечные фантазии, когда я заливалась по-том и пылала от жара на гостиничной кровати, иногда отступали, и тогда я просыпалась и запи-сывала наброски к истории о Солнышке.
И еще в этом журнале обязательно должен быть раздел о надежных спо-собах покончить с собой, чтобы исключить веро-ятность того, что ты через несколько дней очуха-ешься на больничной койке и, цепенея от стыда и унижения, будешь проклинать себя за то, что ты не справилась с этим.
Горячечные фантазии, когда я заливалась по-том и пылала от жара на гостиничной кровати, иногда отступали, и тогда я просыпалась и запи-сывала наброски к истории о Солнышке. Это улучшает настроение, хотя не сильно. Чем хуже мне, тем более тяжкие испытания выпадают на долю Солнышка. Это как придумать себе друга, чтобы он расплачивался за все, что не складыва-ется в твоей жизни. И это хоть какое-то утеше-ние, что ты знаешь человека, которому всегда еще хуже, чем тебе. Я сочиняю для Солнышка такие дикие жизненные переплеты, что иногда даже краснею, пока пишу. А вдруг мама с папой это прочтут, вот ужас-то, думаю я. Но этого точно не случится. В том-то все и дело. Когда у тебя нет семьи и близких, тебе нечего опасаться. Можно писать все что угодно. Вот ведь черт возьми. Но я заливаюсь краской все равно. Зато и радуюсь тоже. Из-за того, что отдувается Солнышко. Сама виновата. Нечего было разрешать Сатане вселять-ся в нее. Пусть теперь рвет на себе волосы.
В какой-то момент я все же переместилась в по-езде до местечка под названием Кодлеа. Это Кодлеа мелькает в газетных статьях о птичьем гриппе, думаю, стоит мне сойти на этой станции и прой-тись по главной улице, как я всенепременно встре-чу птицу с вирусом.
Кодлеа. Я сижу на местном базарчике, пью ко-фе и только что написала открытку Констанции, я пожелала ей удачи с психогейром и коняшками и написала, что если все пойдет, как я мечтаю, то это конец и на днях она возможно услышит обо мне в новостях. Я купила пару бутылок воды, зер-на и много шоколадок и прямо сейчас направля-юсь в сельскую местность, которая начинается сра-зу за чертой городка.
27 марта
Поздно вечером я нашла хутор, оцепленный со всех сторон. У всех выезжающих оттуда машин мо-ют колеса специальным дезинфицирующим раство-ром. Беспрерывным потоком туда-сюда снуют лю-ди в белых защитных одеждах.
Когда стемнеет, я хочу пробраться в их огром-ный курятник.
В общем, возможно, это моя последняя за-пись.
29 марта
Почти двое суток валялась за старым тракто-ром в углу курятника и никто, кроме кур, меня не обнаружил. Я все время вижу, как люди в бе-лом заходят, ловят кур и уносят их, чтобы сделать анализы. Как только люди в белом уходят, я при-маниваю к себе кур зерном, а когда они подходят поближе, я ловлю их за ноги и ласкаю их, тискаю и учу кашлять на меня. Но по-прежнему не чув-ствую себя больной. Я толком не знаю, как пере-дается птичий грипп. То ли через прикосновение, то ли по воздуху или еще как-нибудь. Лежа тут, я осознала, как мало знаю вообще обо всем на свете. Это мне наука. Я такая темная, ни черта не знаю про то, как действуют основные механизмы в организмах людей и животных, с этим уж точ-но нельзя жить дальше — вдобавок ко всему ос-тальному, с чем я не могу жить дальше. Причем того, с чем я не могу жить, становится все больше и больше. Лежа за колесом, я изучала трактор и удивлялась, что понятия не имею, как работает этот не очень-то хитрый агрегат, и абсолютно не знаю, через какие эксперименты и озарения дви-галась человеческая мысль, чтобы подарить чело-вечеству этого незаменимого помощника. Да что говорить, как мотор работает, я и того не знаю. Это больно. Вот чем плохо так долго валяться в курятнике — слишком много думаешь. Ночью, подгребая к голове четырех сонных кур, я почти решила, что если вопреки всему я буду через год жива, то изучу все, чего не знаю, может быть, по-ступлю на медицинский, посмотрим, но Господи, это похоже на план, первый намек на собственные жизненные планы с тех пор как погибли папа, ма-ма и Том.
И где он меня настиг? В куче куриного помета и перьев, да уж, спаси и сохрани.