Вконец осатанев от невероятной умелости джета, который одинаково легко управлялся с любым инструментом, что плотницким, что музыкальным — так вот, обозленный Иллари предложил джету заглянуть в оружейную. Оружием Иллари всегда занимался сам, и ничья святотатственная нога не преступала порога оружейной. Иллари впервые впустил еще кого-то в комнату, где раньше бывал только он сам. Оглядев результаты джетова труда, Иллари пришел в восторг на грани буйного помешательства.
— Вздуть бы тебя, поганца, чтоб ни сесть, ни встать, — посмеивался Иллари.
— За что, господин? — джет откидывал длинную челку и глядел на Иллари своими лиловыми глазищами.
— Преданный вассал своему господину не лжет, — наставительно вещал Иллари. — А ты меня обманул. «Ничего не умею.» Как же! С голоду он помирает. Да ты с такими руками и дня бы голодным не остался.
— Мне ваши места внове, — каждый раз спокойно и искренне отвечал джет. — Я и не знал, что у вас такая малость считается уменьем. Да и не много бы мне это помогло. Мне ведь не всякий господин годится.
— Знаешь, что погубило два неправедных солнца? — неизменно спрашивал Иллари.
— Гордыня. Да не то это, господин. Не в гордыне дело.
— А в чем?
— Расскажу как-нибудь.
— Вот я и говорю: всыпать тебе, как следует, — заключал Иллари.
Подобные разговоры продолжались до тех пор, пока Иллари не выяснил, чего юный джет действительно не умеет. Джет не умел слагать стихов. Напрочь. «Я слишком люблю стихи, чтобы писать их самому», — отшучивался он. Зато ценителем и советчиком джет оказался замечательным, тонко чувствовал малейшую слабину, и Иллари не одну ночь засиживался с ним до рассвета, обсуждая ту или иную строку.
Настоятельное желание как следует подрасспросить джета о нем самом за всеми этими приятными занятиями куда-то уплыло, исчезло. Вспоминал о нем Иллари крайне редко, а вспомнив, тотчас забывал. Для Иллари подобное поведение было более чем странным. А страннее всего было то, что странным оно ему отнюдь не казалось.
Невзирая на долгие ночные посиделки, просыпался Иллари не только рано, но и легко. Он даже окна в спальне не занавешивал, чтобы проснуться с первыми лучами солнца. И несколько минут после пробуждения он находил жизнь вполне прекрасной. Потом в его комнату заходил Лохар, чтоб одеть господина, и существование начинало казаться Иллари бессмысленно тяжким бременем. Но Лохара приходилось терпеть: не он, так другой. Все-таки лучше знать, кто именно из твоих слуг доносит на тебя. Но почему при этом обязательно каждый день видеть доносчика?
Настроение у Иллари еще недавно было безоблачным, как небо за окном. Эх, сложись все иначе, он и дня не потерпел Лохара в своем доме. Каждый раз, глядя в его плутоватые веселые глаза, Иллари только с большим трудом подавлял напряжение гнева. Больше всего на свете в такие минуты ему хотелось стереть нагловатую ухмылочку с губ Лохара, причем раз и навсегда. Кулаки Иллари так и чесались для ответного действия. К сожалению, он не мог позволить себе такую роскошь. Приходилось прибегать к совсем иным мерам.
— Туже затяни, — недовольно цедил Иллари, — туже, кому сказано!
Лохар сопел, пыхтел и потел, но туже не получалось. Иллари незаметно напрягал мышцы, и в результате нога болталась в сапоге, как цветок в вазе.
— Извольте сесть поудобнее, господин, — пропыхтел снизу вверх Лохар, орудуя над шнуровкой.
— Ты, кажется, что-то хотел сказать? — холодно осведомился Иллари, любуясь своим перстнем. — Или мне показалось?
— Хотел! Хотел, господин! Давно хотел! — с жаром выпалил Лохар.
Руки его разжались, и нога Иллари в недошнурованном сапоге стукнула об пол. Иллари мягко ткнул Лохара носком сапога в плечо.
— Ну, говори, раз делать ничего не умеешь. А когда наговоришься, пришли ко мне… — Иллари сделал паузу, будто раздумывал.
— Знаю, господин. Знаю, кого прислать. Змееныш, дрянь! С тех пор, как он в доме появился, все пошло кувырком.
— Не замечал, — возразил Иллари.
— Раньше по-другому было, господин. А теперь и то вам не этак, и это не так.
— Н-да, — рассеянно заметил Иллари, — раньше ты меня раздражал значительно меньше.
Лохар вскочил. Его хитроватая физиономия покраснела от злости.
— Это все он, сопляк, чтоб ему на собственной свадьбе насмерть поперхнуться! И чем приворожил? Одумайтесь, господин! Вот вы его в дом привели, а вы ж его совсем не знаете. И ничего о нем не знаете.
— Я ценю твою заботу, — усмехнулся Иллари. — Поди, приведи его. А сам… будешь теперь охранять его комнату. Денно и нощно. Чтоб ты мог впредь не беспокоиться, что он ночью оттуда выйдет и перережет мне глотку.
Отпустив разъяренного Лохара, Иллари призадумался. Доля правды в его словах была. Парнишка его действительно приворожил. И Иллари о нем действительно ничего не знает. А в том, что знает, концы с концами не сходятся. И на любой вопрос у мальчишки находятся нужные отговорки. Иллари не особо раздумывал, взяв в свой дом экзотическую игрушку, какой нет ни у кого — разумного джета. Но Лохар прав: он ничего не знает о своей игрушке. И что самое странное: ведь не раз и не два хотел разузнать, расспросить, однако не расспросил же. То отшучивался парень, то у самого Иллари дела какие-то срочные, а то и вовсе забыл. Словно мешает что-то.