Вот и попробуй сохранить достоинство, когда тебя сажают голой задницей на ящик с крысами, и судьба твоей мужской принадлежности зависит от сущей малости: сыты ли крысы, не устали ли? Захотят ли прыгать?
Иллари безумно повезло. Оголодавшая крыса недавно загрызла и съела своих товарок по заключению. Сытый желудок и утомление после битвы не располагали ее к высоким прыжкам. Она лениво повозилась на дне ящика и улеглась баиньки. Ее даже не волновала любимая пища, соблазнительно висевшая над головой. Разумеется, понятно это стало не сразу, и страху Иллари натерпелся — рассказать невозможно. Будь вместо ящика клетка, и мучители мигом обнаружили бы сытую крысу в городом одиночестве и исправили бы упущение. Вдоволь насладившись созерцанием Иллари, которого трясло от ужаса, тучный господин велел всыпать пленнику горячих и отвести его в камеру. Пока.
Горячих всыпали. Иллари зашипел, когда рубашка прикоснулась к спине. Ладно, все это мелочи. Он бывал ранен, и часто испытывал при этом более сильную боль, и крови терял больше. Не спина должна его сейчас заботить, и не рассуждения об идиотских балладах. Конечно, после счастливого избавления порассуждать на посторонние темы куда как приятно. Но времени на это нет. Вот если спастись удастся, тогда можно и порассуждать. Пока же надо придумать, как выбраться из камеры, и найти джета, спасти его и покинуть с ним крепость. И побыстрее. Пока тучному мерзавцу не пришла в голову фантазия заменить сытую крысу голодным удавчиком. Или еще что-нибудь меланхоличное и прекрасное. И пока с джетом не сделали чего-нибудь непоправимого. Ознакомившись с изощренным воображением своих мучителей, Иллари не сомневался: малейшее промедление обернется для мальчика такими кромешными страданиями, что до конца жизни Иллари не искупит своей невольной вины за промашку.
Причем придумать надо что-то новенькое. Все прежние идеи никуда не годятся. Беспечное высокомерие обитателей колдовского замка внушило Иллари совершенно ложное представление о их способностях. Но уже в допросной он понял свою ошибку. Это наемники-профессионалы, которым нет нужды красться за ним по пятам, чтобы схватить, когда потребуется.
Но уже в допросной он понял свою ошибку. Это наемники-профессионалы, которым нет нужды красться за ним по пятам, чтобы схватить, когда потребуется. Профессионалы. И ни одного охранника никаким воображаемым поносом или демонстрацией мнимой смерти в камеру не заманишь. Ни-ни. А уж если охранник и войдет, то не раньше, чем поставит у дверей двух-трех вооруженных обломов, уже будьте покойны. И все же выбраться отсюда как-то надо.
И тут Иллари напрягся. До его слуха донесся дикий нечеловеческий крик. В этом вопле не было ничего даже отдаленно напоминающего голос юноши, но Иллари его узнал. Кричал джет. И по безграничной муке, исторгшей этот крик, Иллари понял: джета пытают не просто обычные мерзавцы с извращенным воображением, вроде тех подонков, что издевались над ним самим. Нет, джета допрашивал Мастер. Палач-маг.
Жуткий вопль поразил сознание Иллари и распахнул его. И снова, как когда-то у болота, Иллари видел не глазами и слышал не ушами. Только на сей раз в представшей его мысленному взору картинке не было ничего неясного, расплывчатого. Ведь то были уже не воспоминания, а сама действительность.
Судя по тому, что большую часть поля зрения занимал свободный каменный потолок, джет лежал на спине. Его мучитель нависал над ним. У него ничего не было в руках, но он говорил. Все время говорил, и от черной магии его речи джет извивался от боли. С шеи палача-мага свисала серебряная цепь и покачивалась мерно над самым лицом джета, то исчезая, то снова появляясь.
— Говори, змееныш! Что ты прочел в архиве? Говори!
Но джет не мог говорить. Он был буквально парализован болью. Иллари отчетливо ощутил его мысль: вот если бы эта боль хоть на мгновение ослабла, ничто мне бы не помешало, ни кандалы, ни магия твоя дурная. Похоже, что так: палач-маг был мастером лишь в своей, весьма узкой области, а способности джета были хоть и поменьше, но несравненно шире. Пожалуй, лишь минутное замешательство джета и позволило Мастеру Боли одержать верх. Он и сам это знает, и не дает джету ни малейшей передышки. Так ведь и убить можно, мелькнуло в голове у Иллари. За этой мыслью тут же последовала другая: к сожалению, нет. Этот гад свое дело знает, и смерти истязуемого не допустит.
Жуткое зрелище начало терять остроту красок: джет почувствовал Иллари и последними остатками воли попытался оторваться от него. Иллари вцепился в его сознание мертвой хваткой и не отпустил.
— Отдай мне твою боль! — разумеется, Иллари не облек свою мысль в слова, тем более такие, но смысл приказа для джета был очевиден.
— Нет! Ты не выдержишь! Уходи! — джет сделал еще одну попытку оторваться от Иллари.
— Заткнись! Сопляк! Ты мой вассал, и я приказываю! — мысленно загремел Иллари. Зычный мысленный окрик заставил джета вздрогнуть и потерять контроль над собой.
И на Иллари обрушилась волна боли. Боль, стыд, страх, унижение — чудовищные, немыслимые. О, разумеется, не целиком, не в полной мере. Полностью такого обычному человеку — а Иллари именно им и был — действительно не выдержать. Но длилось это не более минуты, а потом страдание схлынуло, и тело исполнилось пьянящим блаженством избавления. Только человек, испытавший боль, понимает, какое это невыразимо восхитительное ощущение: дышишь, а не больно!