Я улыбнулась, и отец тоже.
— Помирись с ней, Эди, милая.
Я кивнула.
— Мне надо избавиться от забот, если я хочу разобраться в этой истории со «Слякотником».
Позже вечером я сидела на кровати, разложив перед собой страницы с объявлениями о сдаче жилья, обводя кружками квартиры, которые даже не надеялась арендовать, и размышляла об эмоциональной, забавной, смешливой, ранимой молодой женщине, с которой мне не довелось познакомиться. Загадке на одной из старых фотографий — прямоугольной карточке с закругленными уголками и мягкими, выгоревшими на солнце цветами — в поблекших брюках-клеш и блузке в цветочек, держащей за руку маленького мальчика со стрижкой под горшок в кожаных сандалиях. Мальчика, который любил прыгать; смерть которого потом погубила ее.
Еще я думала о папином предположении, будто мама винит себя в смерти Дэниела. Считает, что заслужила потерю ребенка. Папин тон, или, может, использованное им слово «потеря», или подозрение, что это как-то связано с ее ссорой с Ба, напомнило мне о последнем мамином письме к родителям. Мольбах о том, чтобы остаться в Майлдерхерсте, уверениях, что она наконец нашла свое место, что ее выбор не означает, будто Ба «потеряла» ее.
Здесь явно имелась какая-то связь, но моему желудку было наплевать. Он бесцеремонно прервал мои рассуждения, напомнив, что после лазаньи Герберта я не проглотила ни кусочка.
В доме было тихо, и я осторожно направилась по темному коридору к лестнице. Я почти добралась до места, когда заметила тонкую полоску света под дверью маминой спальни. Я помедлила; в ушах звенело обещание, данное папе, сущий пустяк: наладить испорченные отношения. Шансы преуспеть были невелики — мама как никто умеет грациозно скользить по тонкой корочке льда, — но для папы это было важно, так что я глубоко вдохнула и чуть слышно постучала в дверь. Ничего не случилось, и на мгновение мне показалось, что все обошлось, но затем с той стороны долетел тихий голос:
— Эди? Это ты?
Открыв дверь, я застала маму на кровати под моей любимой картиной с полной луной, превращающей смоляное море в ртуть. Мамины очки балансировали на кончике носа, а на коленях лежал роман «Последние дни в Париже». При моем появлении она моргнула, ее лицо было напряженным и неуверенным.
— Я заметила свет под дверью.
— Я не могла уснуть. — Мама наклонила книгу в мою сторону. — Чтение иногда помогает.
В знак согласия я кивнула, и мы обе умолкли; мой желудок заметил тишину и воспользовался возможностью ее заполнить.
Я уже собиралась извиниться и сбежать на кухню, когда мама произнесла:
— Затвори дверь, Эди.
Я повиновалась.
— Пожалуйста, зайди и сядь.
Она сняла очки и повесила их за цепочку на столбик кровати. Я осторожно села, прислонившись к изножью в том самом месте, которое ребенком занимала по утрам в день рождения.
— Мама, я…
— Ты была права, Эди. — Она вложила закладку в роман, закрыла обложку, но класть на прикроватный столик не стала. — Я брала тебя в Майлдерхерст. Много лет назад.
Меня охватило внезапное желание заплакать.
— Ты была совсем крохой. Я не думала, что ты помнишь. Мы провели там совсем мало времени. Оказалось, что мне не хватает смелости пройти дальше парадных ворот. — Мама не смотрела мне в глаза, крепко прижимая роман к груди. — Я поступила неправильно, сделав вид, что ты все сочинила. Просто я… испытала огромное потрясение, когда ты спросила. Я была не готова. И не хотела лгать. Можешь ли ты простить меня?
Как устоять перед подобным порывом?
— Конечно.
— Я любила это место.
Я была не готова. И не хотела лгать. Можешь ли ты простить меня?
Как устоять перед подобным порывом?
— Конечно.
— Я любила это место. — Ее губы кривились. — И покинула его не по доброй воле.
— Ах, мама!
Мне захотелось обнять ее.
— Ее я тоже любила — Юнипер Блайт.
Наконец она подняла глаза, ее лицо было таким потерянным, таким несчастным, что у меня перехватило дыхание.
— Расскажи мне о ней, мама.
Последовала долгая пауза; по ее взгляду было ясно, что она унеслась в далекое прошлое.
— Она была… не такой, как все. — Мама отвела со лба несуществующую прядь. — Она была очаровательной. И это не пустой комплимент. Она очаровала меня.
Мне представилась седовласая женщина, которую я встретила в темном коридоре Майлдерхерста; улыбка, невероятно преобразившая ее лицо; письма Томаса брату, полные безумной любви. Маленькая девочка на фотографии, застигнутая врасплох и смотрящая в камеру широко расставленными глазами.
— Ты отказывалась возвращаться домой из Майлдерхерста.
— Да.
— Ты хотела остаться с Юнипер.
Она кивнула.
— И Ба разозлилась.
— О да. Много месяцев она пыталась залучить меня домой, но мне… удавалось убедить ее, что я должна остаться. Потом началась бомбардировка Лондона, и, наверное, родители были рады, что я в безопасности. Однако в конце концов мама послала за мной отца, и я так и не вернулась в замок. Но мне всегда было интересно…
— Как дела в Майлдерхерсте?
Мама покачала головой.
— Как дела у Юнипер и мистера Кэвилла.
У меня по коже побежали мурашки, и я крепко вцепилась в боковину кровати.
— Так звали моего любимого учителя, — продолжила мама. — Томас Кэвилл. Видишь ли, они заключили помолвку, и я больше ничего не слышала о них.
— Пока не получила потерянное письмо от Юнипер.
При упоминании письма мама вздрогнула.
— Да, — подтвердила она.
— И оно заставило тебя плакать.
— Да.
Долгое мгновение мне казалось, что она снова расплачется.
— Но дело не в том, что оно грустное, дело не в самом письме. Вовсе нет. Понимаешь, оно столько времени было потеряно. Я думала, что Юнипер забыла.
— О чем?
— Обо мне, разумеется. — Мамины губы дрожали. — Я считала, что они поженились и забыли обо мне.
— Но это не так.
— Да.
— Они вообще не поженились.
— Да, только тогда я не знала этого, до тех пор, пока ты не рассказала. Я просто никогда больше не слышала о них. Я кое-что послала Юнипер, кое-что очень важное, и ждала ответа. Я ждала, и ждала, и проверяла почту дважды в день, однако ничего не пришло.
— Ты написала ей снова? Чтобы выяснить, что стряслось, получила ли она первое письмо?
— Много раз чуть было не написала, но это казалось таким жалким. А потом я встретила одну из сестер мистера Кэвилла в продуктовом магазине, и та сообщила, что он сбежал и женился, не поставив их в известность.
— Ах, мама. Мне так жаль.
Она положила книгу на лоскутное одеяло рядом с собой и тихо промолвила:
— С тех пор я возненавидела их обоих. Я была так обижена. Отверженность — это рак, Эди. Она сжирает человека с потрохами.
Я придвинулась ближе и взяла ее за руку; она вцепилась в мою ладонь. На ее щеках блестели слезы.
— Я ненавидела ее и любила, и мне было так больно. — Мама сунула руку в карман халата и достала конверт.