Он выдохнул как можно размереннее; пора. Слякотник наконец явился в поисках отмщения. Раймонд знал, что рано или поздно это случится.
Однако он не мог убежать из комнаты, ведь демон был на лестнице. Оставалось только окно. Раймонд выглянул за подоконник. Камнем вниз, вслед за матерью.
— Мистер Блайт? — донесся голос с лестницы.
Раймонд приготовился. Слякотник умен, у него в запасе множество трюков. Каждый дюйм кожи Раймонда покрылся мурашками; он изо всех сил прислушивался сквозь собственное неровное дыхание.
— Мистер Блайт? — снова заговорил демон, на этот раз ближе.
Он нырнул за кресло. Скорчился, дрожа. Окончательно струсил. Шаги неумолимо приближались. У двери. По ковру. Ближе, ближе. Он плотно сжал веки, закрыл голову руками. Существо нависло прямо над ним.
— Ах, Раймонд, бедный, бедный хозяин. Идемте; дайте Люси руку. Я принесла вам чудесного супа.
На окраине деревни тополя выстроились по обе стороны Хай-стрит, точно усталые солдаты былых времен. Просвистев мимо, Перси заметила, что они снова в форме, на стволы нанесены свежие белые полосы краски; бордюры тоже покрашены, как и ободья колес многих машин. Долгие споры завершились, и прошлым вечером приказ о затемнении наконец вступил в силу: через полчаса после заката фонари должны быть погашены, автомобильные фары выключены, окна завешены тяжелой черной тканью. Проведав папу, Перси поднялась на вершину башни и посмотрела в сторону Ла-Манша. Пейзаж освещала только луна, и Перси испытала странное чувство, будто перенеслась на сотни лет назад, когда мир был намного более темным местом, когда рыцарские отряды с грохотом пересекали страну, лошадиные копыта барабанили по твердой земле, охранники замка стояли в полной боевой готовности…
Она свернула в сторону, поскольку старый мистер Дональдсон ехал по улице прямо на нее, крепко сжав руль и растопырив локти. Его лицо кривилось в гримасе, подслеповатые глаза щурились на дорогу сквозь стекла очков. Он просиял, когда разглядел Перси, помахал ей рукой и прижался к обочине. Виляя, Перси вернулась с безопасного газона, с некоторым беспокойством следя за продвижением мистера Дональдсона, покуда тот зигзагами ехал к своему дому на Белл-Коттедж. Каково ему придется с наступлением ночи? Она вздохнула; к дьяволу бомбы — местных жителей скорей погубит темнота.
Случайному наблюдателю, не знающему о вчерашнем объявлении, могло показаться, что в сердце деревни Майлдерхерст ничего не изменилось. Люди по-прежнему занимались своими делами, покупали продукты, собирались небольшими стайками у здания почты, но Перси было виднее. Никто не причитал и не скрежетал зубами, все было намного тоньше и оттого, возможно, печальнее. Свидетельством надвигающейся войны была задумчивость стариков, тени на их лицах — не страха, но горя. Ведь они пережили прошлую войну и помнили поколение молодых мужчин, которые с такой готовностью отправились на фронт и не вернулись. Другие же, подобно папе, вернулись, но оставили во Франции часть себя и так и не сумели стать прежними. Порой на них находило, и тогда их глаза затуманивались, губы белели, а рассудок пасовал перед образами и звуками, которых они не могли забыть, как ни желали.
Вчера днем Перси и Саффи вместе слушали объявление премьер-министра Чемберлена по радио и погрузились в глубокую задумчивость во время государственного гимна.
— Мы должны ему рассказать, — наконец произнесла Саффи.
— Да, наверное.
— Займешься этим?
— Да, конечно.
— Выберешь подходящий момент? Поможешь ему справиться?
— Да.
Много недель они откладывали беседу с отцом о возможной войне. Последний приступ бреда еще больше разорвал ткань, которая соединяла его с реальностью, и теперь он метался из крайности в крайность, точно маятник напольных часов.
То казался совершенно здравомыслящим, разумно рассуждал с Перси о замке, истории и великих литературных творениях; то прятался между стульями, рыдая от страха перед воображаемыми призраками или хихикая, как нахальный мальчишка, и предлагая Перси побарахтаться с ним в ручье, ведь он знает самое лучшее место для сбора лягушачьей икры и покажет его, если она умеет хранить секреты.
Летом перед началом Первой мировой войны, когда им с Саффи было восемь, они помогали папе переводить поэму «Сэр Гавейн и Зеленый рыцарь».[37] Отец читал оригинальные строки на среднеанглийском языке, и Перси жмурилась, когда ее окружали волшебные звуки и древний шепот.
«Гавейн чувствовал etaynes that hym anelede, — говорил папа. — Великаны дышали ему в спину, Персефона. Знаешь, каково это? Слышала ли ты голоса своих предков, исходящие из стен?» Она кивала, плотнее сворачивалась клубком рядом с ним и закрывала глаза, а он продолжал…
Когда-то жизнь была такой простой, и ее любовь к отцу тоже простой. Он был семи футов ростом и отлит из стали, и она сделала и подумала бы что угодно, лишь бы заслужить его одобрение. Но с тех пор случилось так много, и Перси с трудом выносила вид его старого лица, кривящегося в пылких гримасах детства. Она никому бы не призналась в этом, особенно Саффи, но старалась не смотреть на папу, когда тот находился в очередной «регрессивной фазе», по выражению доктора. Все дело в прошлом. Оно не оставляло ее в покое. Ностальгия угрожала сковать ее по рукам и ногам. Смешно, ведь Перси Блайт отнюдь не была сентиментальной.
В плену незваной меланхолии она преодолела последний короткий отрезок пути до церковного клуба и прислонила велосипед к деревянному фасаду здания, стараясь не помять клумбу приходского священника.
— Доброе утро, мисс Блайт.
Перси улыбнулась миссис Коллинз. Славная старушка, которая благодаря некому непостижимому искривлению времени казалась дряхлой развалиной уже по меньшей мере лет тридцать, держала на плече сумочку с вязанием и судорожно сжимала в руках только что испеченный бисквит «Виктория».
— Ах, мисс Блайт! — Она горестно встряхнула редкими серебристыми кудряшками. — Кто бы мог подумать, что до этого дойдет! Еще одна война!
— Я надеялась, что не дойдет, миссис Коллинз, правда надеялась. Но не могу сказать, что удивлена — такова уж человеческая природа.
— Но еще одна война! — Кудряшки снова задрожали. — Несчастные молоденькие мальчики!
Миссис Коллинз потеряла обоих сыновей на Первой мировой, и хотя у Перси не было детей, она знала, каково сгорать от любви. Она с улыбкой забрала бисквит из дрожащих рук своей старой приятельницы и взяла миссис Коллинз под руку.
— Идемте, моя дорогая. Поищем себе место.
Члены Женской добровольной службы решили собраться для шитья в церковном клубе, после того как некоторые громогласные члены общины объявили более просторный сельский клуб с его широкими деревянными полами и отсутствием украшений намного более подходящим местом для сортировки эвакуированных. Однако когда Перси оглядела толпу энергичных женщин, сгрудившихся вокруг составленных столов — настраивающих швейные машинки, раскатывающих огромные рулоны ткани, из которых собирались мастерить одежду и одеяла для эвакуированных, бинты и тампоны для госпиталей, — то решила, что это был глупый выбор. А еще она задумалась, сколь многие из этих женщин перестанут ходить на собрания, когда схлынет первое возбуждение, и тут же укорила себя за немилосердный цинизм. Да и за лицемерие стоило бы, ведь Перси первой откланяется, как только найдется другой способ внести вклад в борьбу с врагом. Она не умела управляться с иглой и пришла сегодня только потому, что, если все остальные должны делать, что могут, обязанность дочерей Раймонда Блайта — постараться сделать даже то, что невозможно.