Кто бы и когда бы это ни сделал, я мысленно поблагодарила его. Ступеньки были опасно истерты, что особенно пугало теперь, когда они были видны, и я испытала немалое обличение, поскольку было за что ухватиться. Куда меньше радовало то, что при свете я разглядела и паутину. Этой лестницей давно никто не пользовался, и местные пауки об этом знали.
— Няня брала с собой сальную свечу, когда отводила нас спать, — поведала Перси, приступая к последнему пролету. — Мы поднимались по лестнице, огонек мерцал на камнях, и няня напевала песенку об «апельсинчиках как мед». Уверена, вам она известна: «Вот зажгу я пару свеч — ты в постельку можешь лечь».
«Вот возьму я острый меч — и головка твоя с плеч».[11] Да, известная песня. Седая борода мазнула меня по плечу, выбив искру любви к своей простой крохотной комнатке в доме родителей. Никакой паутины, только протирка пыли два раза в неделю и успокаивающий запах дезинфицирующего средства.
— Тогда в доме не было электричества. Его провели только в середине тридцатых, да и то лишь с половинным напряжением. Отец терпеть не мог проводов. Боялся пожара. Вполне естественно, учитывая, что случилось с матерью. После несчастья он устроил серию учебных тревог. Звонил в колокольчик на лужайке и следил за временем по старому секундомеру. Все время орал, что дом вот-вот вспыхнет, как огромный погребальный костер.
Хозяйка снова резко хохотнула, внезапно остановилась, когда мы поднялись на самый верх, и вставила ключ в замок.
— Что ж… — Она немного помедлила, прежде чем повернуть ключ. — Вперед?
Она толкнула дверь, и я чуть не упала, сметенная хлынувшим потоком света. Я моргала и жмурилась, привыкая, и расплывшиеся формы комнаты постепенно приобретали все более четкие очертания.
После такого сложного подъема чердак казался разочарованием. Он был совсем простым и очень мало напоминал викторианскую детскую. Более того, в отличие от остального дома, в котором комнаты сохранились в неизменном виде, как если бы возвращение их обитателей было делом времени, детская казалась сверхъестественно пустой. Она словно была вычищена и даже побелена. Ни ковра, ни покрывал на парных железных кроватях, выступающих из дальней стены по бокам от неиспользуемого камина. Занавесок тоже не было, чем и объяснялся яркий свет, и на единственном шкафу под одним из чердачных окон не было ни книг, ни игрушек.
На единственном шкафу под одним из чердачных окон.
Этого хватило, чтобы моя кровь вскипела. Я почти увидела юную девушку из пролога «Слякотника». которая проснулась ночью, подошла к окну, тихонько забралась на шкаф и смотрит на земли семейного поместья, мечтая о будущих приключениях, понятия не имея об ужасе, который ей предстоит.
— На этом чердаке поколение за поколением росли дети семьи Блайт, — сообщила Перси Блайт, медленно обводя комнату взглядом. — Столетия горошинок в стручке.
Она не упомянула о жалком состоянии комнаты или ее месте в истории литературы, а я не стала настаивать. С тех пор как она повернула ключ в замке и впустила меня, она словно пала духом. Не то ее лишила мужества сама детская, не то яркий свет пустой комнаты позволил мне наконец разглядеть ее возраст, отчетливо написанный в морщинах на лице. Как бы то ни было, мне казалось важным следовать за ней.
— Простите, — наконец сказала она. — Я давно не была наверху. Все кажется… более маленьким, чем помнилось.
Знакомое чувство. Довольно странно лежать на своей детской кровати и чувствовать, что ступни свисают за край, коситься на невыцветший прямоугольник обоев, на котором когда-то висел плакат группы «Blondie», и вспоминать свое еженощное поклонение Дебби Харри. Я могла лишь вообразить, какую дисгармонию испытывает человек в спальне, из которой вырос восемьдесят лет назад.
— В детстве вы спали здесь все трое?
— Нет, не все. Юнипер перебралась сюда позже. — Перси чуть скривила губы, как будто отведала что-то кислое. — Ее мать переделала в детскую одну из своих комнат. Она была молодой и не знала, как положено поступать. Это не ее вина.
Выбор слов показался мне странным, и я засомневалась, правильно ли поняла.
— В доме существует традиция, согласно которой детям позволяют перебраться вниз в отдельные комнаты по достижении тринадцати лет, и хотя мы с Саффи ужасно гордились, когда наше время наконец наступило, должна признаться, что скучала по чердачной комнате, которую мы делили с сестрой.
— Полагаю, это обычное дело для близнецов.
— Несомненно. — Она почти улыбнулась. — Идемте. Я покажу вам дверь смотрителей.
Шкаф из красного дерева тихо стоял напротив дальней стены, в крошечной комнатке, которая пряталась за парными кроватями. Потолок нависал так низко, что мне пришлось наклониться, чтобы войти; фруктовый запах, застоявшийся между стенами, был почти удушающим.
Перси словно ничего не заметила. Она сложилась пополам, потянула за низкую ручку шкафа и приоткрыла зеркальную дверь.
— Она здесь. В задней стенке. — Хозяйка уставилась на меня, не отходя от двери; ее брови-лезвия опустились. — Но вам наверняка отсюда не видно?
Этикет не позволял мне зажать нос, так что я глубоко вдохнула, задержала дыхание и шагнула к Перси. Та отступила в сторону, давая понять, что я должна подойти еще ближе.
Отогнав образ Гретель у печки ведьмы, я по пояс забралась в шкаф и разглядела сквозь зловещий полумрак маленькую дверцу в задней стенке.
— Ух ты, — на последнем дыхании произнесла я. — Вот она.
— Вот она, — подтвердил голос из-за спины.
Запах уже не казался таким ужасным теперь, когда им приходилось дышать, и я сумела оценить привкус Нарнии при виде потайной двери в глубине шкафа.
— Так вот как смотрители входят и выходят, — гулко заметила я.
— Смотрители — возможно, — криво усмехнулась Перси. — Что до мышей, это другое дело. Маленькие негодники заполонили весь дом; им не нужна такая роскошная дверца.
Я вылезла из шкафа, стряхнула пыль и тут заметила картину в рамке на передней стене. Приблизившись, я выяснила, что это не картина, а страница с религиозным текстом. Она все время находилась у меня за спиной, и только сейчас я увидела ее.
— Что это за комната?
— Здесь жила наша няня, — ответила Перси. — Когда мы были совсем маленькими, эта комната казалась лучшим местом на земле. — На мгновение на ее лице мелькнула улыбка и увяла. — Это почти чулан, как по-вашему?
— Чулан с прелестным видом.
Я подошла к ближайшему окну, единственному, на котором сохранились выцветшие занавески. Отдернув занавески, я с удивлением уставилась на множество прочных запоров, приделанных к раме. Должно быть, от Перси не укрылось мое удивление, поскольку она пояснила:
— У отца был пунктик в вопросах безопасности. Он так и не забыл один несчастный случай в своем детстве.
Кивнув, я выглянула в окно и испытала трепет узнавания; и поняла, что узнала не то, что видела, но то, о чем читала и воображала. Прямо внизу, вдоль подножия замка тянулась полоса травы шириной футов двадцать, густая и сочная, совсем другого оттенка, чем остальная зелень.
— Здесь был ров, — догадалась я.
— Да. — Перси встала рядом, придерживая занавески. — Одно из моих первых воспоминаний — бессонная ночь и голоса внизу. Стояло полнолуние. Я выглянула в окно и увидела, как наша мать плавает на спине и смеется в серебристом свете.