— Ночных налетов.
— Пфф! Она боялась не больше, чем все. Остальные дети хотели вернуться в гущу событий. Все дети с нашей улицы вернулись домой и вместе бегали в убежище. А твой дядя? — Лицо Риты приняло почтительное выражение, подобающее упоминанию высокочтимого дядюшки Эда. — Добрался автостопом из Кента, ни больше ни меньше; ему не терпелось приехать домой, как только началась заварушка. Появился на пороге среди налета, как раз вовремя, чтобы отвести соседского простачка в убежище. Но только не Мерри. Совсем наоборот. Не возвращалась домой, пока папа не съездил и не притащил ее за шкирку. Наша мать, твоя бабушка, так и не оправилась от этого удара. Вслух не жаловалась, не по ней это было — делала вид, будто рада, что Мерри жила в покое и безопасности в деревне, — но мы-то знали. Мы же не слепые.
Яростный взгляд тети прожигал меня насквозь: я была вымазана дегтем предательства как соучастница. Мамино вероломство до сих пор терзало Риту и питало вражду, которая не угасла за полувековую пропасть между прошлым и настоящим.
— Когда это случилось? — невинно осведомилась я и приступила к очередному белому мешочку. — Сколько времени она была в эвакуации?
Тетя Рита потеребила нижнюю губу длинным нежно-розовым ногтем с нарисованной бабочкой.
— Дай подумаю… бомбы уже падали вовсю, но дело было не зимой, потому что папа привез с собой примулы; он хотел смягчить твою бабушку, чтобы все прошло как можно глаже. В этом был весь папа. — Ноготь выстучал задумчивый ритм. — Пожалуй, она вернулась в сорок первом. Где-то в марте или апреле.
Выходит, мать не лгала мне. Ее не было дома всего чуть более года, и она вернулась из Майлдерхерста за шесть месяцев до того, как Юнипер Блайт пережила несчастье, которое ее уничтожило, до того, как Томас Кэвилл пообещал жениться на ней и затем бросил.
— Она когда-нибудь…
Меня заглушил залп «Шарканья в горячих туфлях».[29] На стойке затрезвонил новенький телефон тети Риты в виде туфельки.
«Не бери трубку», — мысленно взмолилась я, отчаянно желая, чтобы ничто не нарушило нашу беседу, которая наконец-то потекла в нужном русле.
— Это, наверное, Сэм, — заметила Рита, — шпионит за мной.
Я кивнула, и мы молча пересидели несколько последних тактов, после чего я незамедлительно устремилась в прежнюю колею.
— Мама когда-нибудь говорила о времени, проведенном в Майлдерхерсте? О людях, с которыми жила? Сестрах Блайт?
Рита закатила глаза, похожие на пару стеклянных шариков.
— Поначалу она только о них и говорила. Тоска смертная, можешь не сомневаться. Единственное, что ее радовало, — письма из замка. Напускала на себя таинственный вид и не вскрывала конверты, пока не оставалась одна.
Мне вспомнились мамины слова, что Рита бросила ее в очереди эвакуированных в Кенте.
— Вы не были близки в детстве.
— Мы были сестрами… конечно, временами мы ссорились, ведь в маленьком родительском домике мы жили друг у друга на головах… Но мы неплохо ладили. То есть до войны, пока она не встретила ту компанию. — Рита выхватила последнюю сигарету из пачки, прикурила и выпустила струйку дыма по направлению к двери. — После возвращения она стала другой, и дело не только в манере речи. Она набралась в замке самых разных идей.
— Каких идей? — спросила я, хотя уже знала ответ.
— Идей.
В голосе Риты звенела знакомая оборонительная нотка, обида человека, который чувствует себя жертвой несправедливого сравнения.
Розовые ногти одной руки перебирали воздух рядом с начесом, и я испугалась, что тетя больше не издаст ни звука. Она уставилась на дверь; ее губы шевелились, как будто пробовали на вкус различные фразы.
После целой вечности ожидания она снова взглянула мне в глаза. Кассета закончилась, и в салоне повисла непривычная тишина; вернее, отсутствие музыки позволило зданию шуршать и скрипеть, устало жаловаться на жару, запах и неумолимый ход времени. Тетя Рита вздернула подбородок и медленно, отчетливо произнесла:
— Она вернулась снобом. Ну, вот я это и сказала. Она уехала одной из нас и вернулась снобом.
То, что я давно смутно подозревала, обрело плоть и кровь: папино отношение к моим тетям и кузинам и даже к бабушке, их с мамой приглушенные обсуждения, мои собственные наблюдения касательно различного уклада жизни в нашем доме и доме Риты. Мама и папа были снобами, и мне было стыдно за них и стыдно за себя, и в то же время, как ни странно, я злилась на Риту за то, что она озвучила это, и презирала себя за то, что спровоцировала ее. Я сделала вид, что сосредоточилась на белом мешочке и ленточке, но перед глазами все плыло.
Тетя Рита, наоборот, просветлела. По ее лицу разлилось облегчение, оно словно засияло изнутри. Замалчиваемая правда была нарывом, который десятилетиями ждал, пока его вскроют.
— Книжная наука, — выплюнула Рита, давя окурок, — вот и все, что ее волновало после возвращения. Явилась, зафыркала при виде маленьких комнат и папиных песен за работой и поселилась в библиотеке. Пряталась по углам с книгами — нет, чтобы помогать! Болтала чушь о том, что будет сочинять для газет. Рассылала свою писанину! Представляешь?