— Гостиница «Монталамбер», — сказал он шоферу такси. — Улица Бак. Приношу вам извинения, мадам, что не везу вас в «Риц», но у меня такое чувство, что сейчас вам больше подойдет по атмосфере гостиница «Монталамбер».
Линда сидела в своем углу очень прямая, очень, как она надеялась, чинная. Приличные случаю слова не шли на ум, и она молчала. Спутник ее мурлыкал себе под нос какую-то песенку и, казалось, забавлялся от души. Когда приехали в гостиницу, он снял ей номер, велел лифтеру проводить ее, велел concierge[72], чтобы ей подали caf’e complet[73], поцеловал ей руку и сказал:
— Пока что — до свиданья, а около часа я заеду и повезу вас на ланч.
Линда приняла ванну, позавтракала и легла. Когда зазвонил телефон, она спала так крепко, что ей стоило труда проснуться.
— Вас ждет один господин, мадам.
— Скажите, что я иду, — сказала Линда, но ей потребовалось добрых полчаса, чтобы собраться.
ГЛАВА 17
— А! Вы заставляете меня ждать, — проговорил он, целуя ей руку или, по крайней мере, обозначив эту процедуру — начав подносить руку к губам и внезапно уронив ее, — это хороший признак.
— Признак чего? — Его двухместный автомобиль ждал у дверей гостиницы; Линда села в него. Она почти вернулась уже в нормальное состояние>
— Ну, мало ли, — сказал он, включая сцепление, — хорошая примета, знак того, что наш роман будет долгим и счастливым.
Линда мгновенно исполнилась крайней неловкости и английской чопорности.
— У нас нет никакого романа, — сказала она натянуто.
— Меня зовут Фабрис, а вас как — можно узнать?
— Линда.
— Линда! Что за прелестное имя! У меня они обычно продолжаются пять лет.
Он подъехал к ресторану, где их почтительно усадили за столик в красном плюшевом углу. Заказал еду и вино на стремительном французском — французском, откровенно недоступном пониманию Линды — и, повернувшись к ней, положил руки на колени:
— Теперь рассказывайте, мадам.
— Что рассказывать?
— Как, — всю историю, разумеется. Кто это вас оставил рыдать на чемодане?
— Это не он. Это я его оставила. Своего второго мужа — оставила навсегда, потому что он полюбил другую, она занимается социальным обеспечением, — вам это ничего не говорит, во Франции, судя по всему, такого не существует. Просто от этого не легче, вот и все.
— Удивительно — и это причина уходить от второго мужа? Вы, с вашим опытом, не могли не заметить, что мужьям, среди прочего, свойственно влюбляться в других! Впрочем, — нет худа, как говорится, мне грех жаловаться. Но при чем тут чемодан? Что мешало вам сесть на поезд и вернуться к мсье именитому лорду, вашему батюшке?
— А я и возвращалась, но на полпути мне объявили, что мой обратный билет просрочен. Денег у меня оставалось шесть шиллингов три пенса, знакомых никого в Париже нет, еще сказалась страшная усталость, вот я и расплакалась.
— Но второй муж — отчего было не занять денег у него? Или вы оставили ему записку на подушке? У женщин всегда непреодолимая склонность к этим малым литературным формам, а возвращаться потом не очень удобно, понимаю.
— Во всяком случае, он в Перпиньяне, так что это исключалось.
— А, так вы едете из Перпиньяна! И что же вы там делали, во имя всего святого?
— Мы там, во имя всего святого, пытались помешать вам, французикам, измываться над несчастными Espaniards, — не без запальчивости отвечала Линда.
— E-spa-gnols![74] Так мы, стало быть, над ними измываемся?
— Сейчас уже не так, а вначале — безбожно.
— E-spa-gnols![74] Так мы, стало быть, над ними измываемся?
— Сейчас уже не так, а вначале — безбожно.
— Что же, по-вашему, нам было с ними делать? Мы, знаете ли, их сюда не звали.
— Вы загоняли их в лагеря на ледяном ветру и месяцами оставляли без крова. Они погибали сотнями.
— Предоставить так сразу кров полумиллиону людей — это, согласитесь, задача. Мы делали, что могли, кормили их, — и ведь большинство из них поныне живы.
— И поныне томятся в лагерях.
— А вы как думали, милая Линда, — что их возьмут и пустят без гроша гулять по окрестностям? Судите сами — к чему бы это привело?
— Их нужно собирать в отряды и готовить к войне с фашизмом, которая грозит разразиться со дня на день.
— Толкуйте о том, что знаете, — тогда и горячиться не придется. У нас на собственных солдат не хватит снаряжения в войне с Германией, которая действительно грозит разразиться — не со дня на день, но, вероятно, после сбора урожая, в августе. Теперь рассказывайте дальше про своих мужей. Это несравненно интересней!
— Их только два. Первым был консерватор, а второй — коммунист.
— Значит, я верно угадал — первый богат, второй беден. Я видел, что какое-то время вы были замужем за богатым человеком — и этот несессер, и меховое пальто, правда, чудовищного цвета и, сколько можно разглядеть, когда его держат на руке, — чудовищного фасона. Тем не менее норка выдает присутствие где-то в поле зрения богатого мужа. А с другой стороны — этот жуткий полотняный костюм, на котором большими буквами написано: «Куплен в магазине готового платья».
— Вы грубите, это очень хорошенький костюмчик.
— И прошлогодненький. Жакеты, как вам предстоит убедиться, стали носить длиннее. Мы обновим ваш гардероб — вас приодеть, так будете выглядеть совсем недурно, хотя глаза у вас, надо признать, маловаты. Синие, хорошего цвета, но маленькие.
— В Англии, — сказала Линда, — меня считают красавицей.
— Что ж, кое-что в вас есть.
Так продолжался этот пустой разговор, но то была всего лишь пена на поверхности. Линда испытывала чувство, какого никогда еще не вызывал в ней ни один мужчина — непреодолимое физическое влечение. Такое, что голова шла кругом, что становилось страшно. Она видела, что Фабрис совершенно уверен в том, какова будет развязка, столь же уверена была в этом и она — это ее как раз и пугало. Как можно — как могла она, Линда, которой случайные связи всегда внушали брезгливое отвращение — позволить, чтобы ее подцепил какой-то первый встречный и, проведя с ним от силы час, изнемогать от желания очутиться с ним в постели? Добро бы еще красавец — нет, таких же точно жгучих брюнетов в фетровой шляпе десятки встретишь во Франции на улицах любого городка. И все же было нечто такое в том, как он смотрел на нее, что лишало ее самообладания. Это было оскорбительно — это невероятно волновало.
После ланча они не торопясь вышли на яркое солнце.
— Поедемте, поглядим, как я живу, — сказал Фабрис.
— Я предпочла бы поглядеть на Париж, — сказала Линда.
— Вы хорошо знаете Париж?
— Я не была тут никогда в жизни.
Фабрис был ошеломлен.
— Как — никогда? — Видно было, что он не верит своим ушам. — Какое же это будет удовольствие для меня — все показать вам! Здесь столько всякого, что нужно показать, на это уйдут недели.
— К сожалению, — сказала Линда, — я завтра уезжаю в Англию.
— Да, разумеется. Тогда все это мы должны посмотреть сегодня.