Такой, как он, не сядет поболтать с Линдой, не будет в должной мере уделять ей внимание, а такой женщине требуется в первую голову посвящать массу внимания. Какая досада, право, что меня не было, когда это произошло — уверен, я мог бы помешать. Теперь, конечно, никто не может.
Он отвернулся от окна и посмотрел на меня так сердито, что я почувствовала себя кругом виноватой — на самом деле он в эти минуты, скорей всего, и не помнил о моем присутствии.
— На что они живут? — спросил он.
— На гроши. Линде, если не ошибаюсь, немножко помогает дядя Мэтью, а Кристиан, вероятно, зарабатывает кое-что как журналист. Я слышала, Крисиги твердят на каждом углу, что хоть одно ей поделом — что безусловно живет впроголодь.
— Вот как, твердят, стало быть? — сказал лорд Мерлин, вынимая записную книжку. — Вы не могли бы дать мне Линдин адрес, я сейчас как раз еду в Лондон?
Вошел Альфред, по обыкновению не воспринимая внешних событий, поглощенный очередной работой, которую он писал в то время.
— Вы, случайно, не знаете, каково ежесуточное потребление молока в городе Ватикане? — сказал он, обращаясь к лорду Мерлину.
— Нет, конечно, — сердито отозвался лорд Мерлин. — Спросите у Тони Крисига, он наверняка знает. Ну, до свидания, Фанни, я посмотрю, что можно предпринять.
Предпринял он вот что: передал Линде в полную собственность крошечный домик в самом конце Чейни-Уок[46]. Прехорошенький кукольный домик на широкой излучине Темзы, где жил когда-то Уистлер[47]. Комнаты, полные отражений от воды, полные солнечного света с юга и запада; плющ, балкончик с ажурными чугунными перилами. Линда его обожала. Дом на Брайенстон-сквер, обращенный окнами на восток, был изначально темным, холодным, пышным. Линда дала его заново отделать знакомому декоратору, после чего он стал белым, холодным и склепообразным. Единственной красивой вещью, принадлежавшей ей, была картина — толстушка купальщица томатного цвета — подаренная лордом Мерлином назло Крисигам. И Крисиги злились — еще как! В домике на Чейни-Уок картина выглядела чудесно — не различишь, где кончаются подлинные отражения от воды и начинаются написанные Ренуаром. Удовольствие, которое Линда испытывала от новой обстановки, блаженное сознание, что она раз и навсегда избавилась от Крисигов, ставились ею, как я подозреваю, в заслугу Кристиану — исходили, казалось, от него. Вот почему та истина, что настоящие любовь и счастье вновь не дались ей в руки, дошла до нее далеко не сразу.
ГЛАВА 14
Как ни потрясены, как ни скандализованы были Алконли всей этой историей с Линдой, а надо было думать и о других детях — настала пора вывозить в свет Джесси, которая выросла хорошенькой, как картинка. После всех огорчений, причиненных Линдой, они надеялись, что хоть она оправдает их надежды. Очень несправедливо, но и весьма характерно, что Луиза, которая вышла замуж в полном соответствии с их желаниями и была верной женой и образцовой матерью, произведя к этому времени на свет, кажется, пятерых детей, как бы не принималась уже в расчет. Была им, правду сказать, не слишком интересна.
Несколько раз Джесси съездила с тетей Сейди в Лондон на балы в конце сезона, сразу, как Линда ушла от Тони. Считалось, что она несколько хрупкого здоровья, и тетя Сейди решила, что лучше вывезти ее по-настоящему, в осенний, менее утомительный сезон — и, соответственно, в октябре сняла в Лондоне небольшой дом, куда и приготовилась переехать в сопровождении кой-какой прислуги, предоставив дяде Мэтью производить в деревне убиение различных птиц и зверей. Джесси горько жаловалась, что те молодые люди, с которыми она успела познакомиться, — унылые уроды, но тетя Сейди не обращала внимания. Все девушки, по ее словам, так думают сначала, пока не влюбятся.
За несколько дней до того, как им предстояло переехать в Лондон, Джесси сбежала.
Все девушки, по ее словам, так думают сначала, пока не влюбятся.
За несколько дней до того, как им предстояло переехать в Лондон, Джесси сбежала. Она должна была поехать на две недели в Шотландию к Луизе, но, ничего не говоря тете Сейди, отменила поездку, обратила свои сбережения в наличность и, когда никто еще не хватился, что она пропала, прибыла в Америку. На бедную тетю Сейди, как гром среди ясного неба, обрушилась телеграмма: «Еду Голливуд. Не волнуйтесь. Джесси».
В первые минуты Алконли просто терялись в догадках. Джесси никогда не проявляла ни малейшего интереса ни к театральным подмосткам, ни к кино, они были уверены, что у нее нет никакого желания стать кинозвездой, но если так — почему Голливуд? Потом им пришло в голову, что, может быть, Мэтт знает что-нибудь — они с Джесси в семье держались вместе неразлучно, и тетя Сейди села в «даймлер» и покатила в Итон. У Мэтта все и разъяснилось. Он рассказал тете Сейди, что Джесси влюбилась в звезду экрана по имени Гэри Кун (или, возможно, Кэри Гун, он точно не помнит) и написала ему в Голливуд с просьбой сообщить, женат ли он, объяснив Мэтту, что, если нет, она немедленно отправляется туда и выйдет за него замуж сама. Все это Мэтт своим ломающимся голосом, срываясь с баса на дискант, изложил так, словно речь шла о самом будничном, рядовом событии.
— Так что, скорей всего, — заключил он, — пришло письмо, где было сказано, что он не женат, и она тут же снялась с места — и вперед. К счастью, и деньги имелись на побег. Что будем к чаю заказывать, мам?
Тетя Сейди, встревоженная до глубины души, отлично знала тем не менее правила поведения и хорошего тона, и все то время, покуда Мэтт поглощал сперва сосиски и омаров, потом яичницу с ветчиной, жареную камбалу, банановый мусс и шоколадный пломбир, стойко оставалась при нем.
Как всегда в критические минуты, Алконли вытребовали к себе Дэви и, как всегда, Дэви выказал полную способность справиться с трудным положением. Он мигом установил, что Кэри Гун — второразрядный киноактер, которого Джесси, вероятно, увидела, когда приезжала в Лондон на последние вечера летнего сезона. Он играл в одном из фильмов, которые шли тогда в кинотеатрах — картина называлась «Час славы». Дэви раздобыл эту ленту, а лорд Мерлин прокрутил ее для Радлеттов в своем кинозале. Фильм был про пиратов, и Кэри Гун играл даже не главного героя, а так, заурядного пирата, решительно ничем особенным не выделяясь: ни выигрышной внешности, ни таланта, ни ощутимого обаяния — хотя, надо отдать ему справедливость, и обнаруживал известное проворство, карабкаясь вверх-вниз по вантам. Да, и убил кого-то оружием, хранящим отдаленное сходство с шанцевым инструментом, чем мог, по нашему мнению, пробудить в груди у Джесси некое наследственное чувство. Сама картина принадлежала к числу тех, в которых обыкновенному англичанину, если он не киноман, очень трудно разобраться, и каждый раз, как Кэри Гун возникал на экране, это место приходилось прокручивать заново для дяди Мэтью, который пришел с твердым намерением не упустить ни единой подробности. Он полностью отождествлял актера с его ролью и повторял то и дело:
— Зачем этот тип туда полез? Вот олух, мог бы и догадаться, что там его ждет засада. Что он сказал? Не слышу, — покажите это место еще раз, Мерлин.
В конце он объявил, что он не слишком высокого мнения об этом малом — и дисциплинка хромает, и позволяет себе очень нахально разговаривать со своим командиром.
— Патлы пора бы остричь! Не удивлюсь, кстати, если окажется, что этот фрукт выпивает.
С лордом Мерлином дядя Мэтью и поздоровался, и попрощался вполне вежливо. Похоже, годы и невзгоды оказывали на него смягчающее действие.
После продолжительных совещаний пришли к решению, что придется кому-то из членов семьи, исключая тетю Сейди и дядю Мэтью, ехать за Джесси в Голливуд.