Радлетты уже убедились, что никогда не знаешь, отвергнет ли Дэви определенное блюдо — пусть даже от него один вред, — если оно очень вкусно приготовлено.
Тетя Сейди, в свою очередь, переживала не лучшие минуты рядом с сэром Лестером. Он был полон нудного ботанического воодушевленья и нисколько не сомневался, что она его разделяет.
— Как хорошо вы, лондонские жители, всегда разбираетесь в садоводстве, — сказала она. — Вам нужно с Дэви поговорить, вот кто у нас истинный садовод.
— Я, строго говоря, не лондонский житель, — с укоризной заметил сэр Лестер. — Я работаю в Лондоне, но ведь дом у меня в Суррее.
— Это, я считаю, одно и то же, — мягко, но решительно возразила тетя Сейди.
Казалось, вечеру не будет конца. Крисиги явно жаждали бриджа и к предложению заменить его подкидным дураком отнеслись прохладно. Сэр Лестер сказал, что у него была тяжелая неделя и надо бы, собственно, пораньше лечь спать.
— Я вообще не знаю, как это можно выдержать, — участливо подхватил дядя Мэтью. — Только вчера говорил директору банка в Мерлинфорде — это же пытка, а не жизнь, возиться целый день с чужими деньгами, да еще в закрытом помещении.
Линда пошла звонить лорду Мерлину, который только что вернулся из-за границы. Тони последовал за ней; они долго отсутствовали и возвратились смущенные и красные.
Утром, когда мы слонялись по холлу в ожидании копченых селедок, которые уже возвестили о себе божественным ароматом, наверх у нас на глазах пронесли два подноса с завтраком для сэра Лестера и леди Крисиг.
— Нет, проклятье, уж это ни в какие ворота, — объявил дядя Мэтью. — Чтобы мужчине подавали завтрак в постель — вы слыхали такое? — И с вожделением взглянул на свой шанцевый инструмент.
Он, впрочем, немного смягчился, когда без чего-то одиннадцать они сошли вниз, вполне готовые идти в церковь. Дядя Мэтью был великий ревнитель церкви: читал из Библии во время службы, выбирал псалмы, собирал пожертвования и любил, чтобы его домашние исправно посещали богослуженья. Увы, оказалось, что Крисиги ко всему еще и поганые басурмане: недаром они при чтении символа веры резко повернулись лицом на восток. Эти люди, короче, принадлежали к разряду тех, кто, что ни сделает — все плохо, и дом огласился вздохами облегченья, когда они решили вечерним поездом вернуться в Лондон.
— Тони — Основа[41] при Линде, правда? — сказала я грустно.
Мы с Дэви на другой день прогуливались вдвоем по Курьей роще. Дэви, среди прочих достоинств, обладал умением всегда понять, о чем ты говоришь.
— Основа, — грустно согласился он. Он обожал Линду.
— И ничто ее не разбудит?
— Боюсь, что нет, пока не будет слишком поздно. Линда, бедняжка, — отчаянно романтическая натура, что для женщины пагубно. Женщины в большинстве своем, по счастью как для них, так и для всех нас, — безумно прозаичны, иначе вообще не знаю, на чем бы держался мир.
Лорд Мерлин оказался отважнее других и высказал напрямую все, что думает. Линда отправилась навестить его и задала роковой вопрос:
— Вы довольны моей помолвкой?
На что он отвечал:
— Нет, конечно. Зачем это вам?
— Я люблю, — с гордостью сказала Линда.
— Почему вы так думаете?
— Я не думаю, я знаю.
— Чепуха.
— Ну, очевидно, вы ничего не понимаете в любви, так что с вами и толковать.
Лорд Мерлин страшно рассердился и объявил, что зеленые девчонки понимают в любви не больше.
— Любовь, — сказал он, — это для взрослых, как вам со временем предстоит убедиться. Вы обнаружите также, что она не имеет ничего общего с браком.
— Любовь, — сказал он, — это для взрослых, как вам со временем предстоит убедиться. Вы обнаружите также, что она не имеет ничего общего с браком. Я всей душой за то, чтобы вы скоро вышли замуж, — через год, два года, — только ради Бога, ради всех нас, не выскакивайте очертя голову за такого зануду, как Тони Крисиг.
— Если он такой зануда, зачем было приглашать его к себе в дом?
— Я и не приглашал. Это Бэби его привезла, так как Сесил заболел гриппом и не мог приехать. К тому же мне не могло прийти в голову, что вы станете с бухты-барахты кидаться замуж за всякого, кого нечаянно занесет ко мне в дом.
— Значит, будете вперед осмотрительней. Во всяком случае, не понимаю, почему вы говорите, что Тони зануда — он все знает.
— Вот-вот, то-то и есть — он все знает. А как вам нравится сэр Крисиг? А леди Крисиг вы видали?
Но для Линды семейство Крисигов озарялось сияньем совершенства, исходящим от Тони, и того, что говорилось против них, она слышать не желала. Она довольно холодно попрощалась с лордом Мерлином, пришла домой и наговорила про него кучу гадостей. А лорд Мерлин стал ждать, что подарит ей на свадьбу сэр Лестер. Оказалось — несессер из свиной кожи с темными черепаховыми принадлежностями и на них, золотом, — ее инициалы. Лорд Мерлин прислал ей сафьяновый, вдвое больше, с принадлежностями из очень светлой черепахи, и на каждом предмете, вместо инициалов, выложено бриллиантами: «ЛИНДА».
Так положено было начало серии тщательно продуманных Крисиговых завидок.
Приготовления к свадьбе шли негладко. Без конца возникали разногласия по поводу того, кто на сколько раскошелится. В состоянии дяди Мэтью предусматривалась известная доля для младших детей, которую он распределял по своему усмотрению, и ему, вполне естественно, не хотелось ничего давать Линде в ущерб другим, раз уж она выходит замуж за сына миллионера. Сэр же Лестер, со своей стороны, заявлял, что не выделит ей ни гроша, если дядя Мэтью тоже не внесет свою лепту — он вообще не горел желанием назначить ей что бы то ни было, утверждая, что замораживать часть капитала противоречит политике его семейства. Кончилось тем, что дядя Мэтью чистым упорством добился-таки для Линды мизерной суммы. Он очень волновался и расстраивался из-за этой истории и, хоть в том не было нужды, еще сильнее укрепился в своей ненависти к тевтонской расе.
Тони и его родители хотели, чтобы свадьба состоялась в Лондоне. Дядя Мэтью говорил, что в жизни не слыхал более пошлой и вульгарной идеи. Женщин выдают замуж дома, модные свадьбы, по его мнению, — предел падения, он никогда не поведет свою дочь к алтарю Святой Маргариты[42] сквозь толпу глазеющих зевак. Крисиги объясняли Линде, что свадьба в деревне лишит ее половины свадебных подношений, не говоря уже о том, что в Глостершир посреди зимы не заманишь тех важных, тех влиятельных особ, которые окажутся впоследствии полезны Тони. Ко всем этим доводам Линда оставалась глуха. Она еще с тех дней, когда собиралась замуж за принца Уэльского, составила мысленно собственную картину того, как будет выглядеть ее свадьба, а именно, по возможности так, как изображают свадьбу в детском сказочном спектакле: огромная церковь, толпы народа внутри и снаружи, фотографы, белые лилии, тюль, подружки и многоголосый хор, поющий ее любимый гимн «Умолкли струны». Поэтому она выступала заодно с Крисигами против бедного дяди Мэтью, и когда в алконлийской церкви вышло из строя отопление и таким образом чаша весов, по воле судьбы, окончательно склонилась в их пользу, тетя Сейди сняла дом в Лондоне и свадьбу, по всей форме и со всей вульгарностью, сопутствующей широкой огласке, отпраздновали в церкви Святой Маргариты.
Одно цеплялось за другое — и, словом, к тому времени, когда Линде настал срок идти под венец, ее родители и родители ее мужа больше не разговаривали друг с другом.