След взяли сразу, потом был короткий, бешеный гон, когда Линда и Тони, слегка рисуясь друг перед другом, бок-о-бок перемахивали через каменные ограды. Вылетели на луг за деревней и стали. Две собаки подняли зайца — тот, очертя голову, плюхнулся в утиный пруд и забарахтался там в тоске, не чая выбраться. Глаза у Линды налились слезами.
— Боже мой, бедный зайчик!
Тони спрыгнул с коня и погрузился в воду. Выудил утопающего, выбрался с ним на берег, перепачкав щегольские белоснежные бриджи в зеленой тине, и опустил свою мокрую, едва живую ношу Линде на колени. То был его единственный в жизни романтический жест.
Ближе к концу Линда отстала от охоты и напрямки, коротким путем, повернула к дому. Тони открыл ей ворота, снял шляпу и сказал:
— Вы потрясающе ездите верхом, правда. До свиданья, приеду в Оксфорд, позвоню вам.
Линда, не успев войти в дом, потащила меня в достов чулан и все это рассказала. Она влюбилась.
Если учесть, в каком душевном состоянии Линда прожила два последних нескончаемых года, она явно обречена была влюбиться в первого же молодого человека, который попадется на пути. Иначе и быть не могло — другое дело, что ей не обязательно было выходить за него замуж. Это сделалось неизбежным из-за того, как повел себя дядя Мэтью. К огромному сожалению, лорд Мерлин — единственный, кто еще мог бы, пожалуй, убедить Линду, что Тони не совсем таков, каким она его себе представляет — через неделю после бала уехал в Рим и год пробыл за границей.
Тони, покинув Мерлинфорд, возвратился в Оксфорд, а Линда сидела дома и все ждала, ждала, ждала телефонного звонка. Опять вернулся пасьянс. Если сейчас сойдется, значит он в эту самую минуту думает обо мне — если выйдет, то завтра он позвонит — если выйдет, я его встречу на охоте. Но Тони охотился с «Байсестером»[37] и совсем не показывался в наших краях. Минули три недели; Линда начала уже приходить в отчаяние. Но вот как-то вечером, после обеда, раздался телефонный звонок — дядя Мэтью, по счастливой случайности, отправился на конюшню к Джошу потолковать насчет лошади, которую схватили колики, так что в кабинете никого не было и подошла к телефону сама Линда. Звонил Тони. У нее перехватило дыхание, она почти лишилась речи.
— Алло, это Линда? Тони Крисиг говорит. Вы не приедете на ланч в этот вторник?
— Ох, меня ни за что не пустят.
— Да вздор, — очень нетерпеливо, — будут и другие девушки, из Лондона, — ну хотите, приезжайте со своей кузиной.
— Хорошо, тогда с удовольствием.
— Значит, увидимся — около часа что-нибудь — улица Короля Эдуарда, семь, квартира вам, полагаю, известна. Ее в свою бытности здесь занимал Олтрингем.
Линда вышла после звонка дрожа и шепнула, чтобы я срочно поднималась в достов чулан. Нам категорически запрещалось встречаться с молодыми людьми в любое время суток без сопровождающих, а другие девушки таковыми не считались. Мы прекрасно знали, хотя столь отдаленная возможность даже не обсуждалась никогда в Алконли, что завтракать с молодым человеком у него на квартире нам не разрешат вообще ни под чьим присмотром, разве что сопровождать нас будет сама тетя Сейди. К такому вопросу, как эскорт для молодых девиц, в Алконли подходили с сугубо средневековой меркой, точно такой же, какая применялась к сестрице дяди Мэтью и к тете Сейди в их молодые годы. Принцип был тот, что ни при каких обстоятельствах нельзя видеться с молодым человеком наедине, пока ты с ним не обручена. Единственными, кто отвечал за соблюдение этого правила, считались твоя мать или тетки, а потому удаляться за пределы, доступные их недреманному оку, возбранялось. От возражения, нередко выдвигаемого Линдой, что вряд ли кто из молодых людей захочет сделать предложение девушке, которую почти не знает, отмахивались, говоря, что это чепуха.
Разве не сделал дядя Мэтью предложение тете Сейди в первый же раз как увидел ее — возле клетки с двуглавым соловьем на выставке в Уайт-сити?[38] «Тебя только больше уважать будут за это». Очевидно, никому в Алконли не приходило в голову, что уважение — не то чувство, которым руководствуется современный молодой человек, ища в жене иных достоинств, нежели верность светским приличиям. Тетя Эмили, просвещаясь под влиянием Дэви, вела себя куда более разумно, но, попадая в дом к Радлеттам, я, конечно, должна была жить по их правилам.
Сидя в достовом чулане, мы говорили и говорили. Сомнений в том, что ехать нужно, не возникало — иначе Линде конец, ей такого не пережить. Но каким образом вырваться на волю? Единственный способ, какой нам удалось придумать, сопряжен был с большим риском. Жила примерно в пяти милях от Алконли наша ровесница, скучнейшая девица по имени Лаванда Дэйвис, со своими скучнейшими родителями, и Линду, как она ни отбрыкивалась, заставляли раз в год по обещанию садиться в маленький тетисейдин автомобиль и ехать к ним на ланч. Так вот, надо сделать вид, что мы едем туда, уповая, что тете Сейди в ближайшие месяцы нигде не встретится ненароком миссис Дэйвис, этот столп Женского клуба, а шофер Перкинс воздержится от упоминания о том, что машина проехала не десять миль, а шестьдесят.
Перед тем как идти ложиться спать, Линда сказала тете Сейди с деланной небрежностью, но, как послышалось мне, срывающимся, виноватым голосом:
— Это Лаванда звонила. Зовет нас с Фанни к себе на ланч во вторник.
— Обидно, курочка, — сказала тетя Сейди, — боюсь, что не смогу дать тебе свою машину.
Линда побелела и прислонилась к стене.
— Пожалуйста, мама, ну пожалуйста, мне так хочется.
— К Дэйвисам? — с недоумением сказала тетя Сейди. — Душенька, но ты прошлый раз говорила, что в жизни больше к ним не поедешь — эти глыбы трески, говорила ты, — не помнишь? В любом случае, я уверена, что они тебя примут и в другой день.
— Мамочка, ты не понимаешь. Суть в том, что у них будет один человек, который вырастил барсучонка, я так хочу с ним познакомиться.
Все знали, что заветная Линдина мечта — вырастить барсучонка.
— Вот оно что. А верхом вы не могли бы?
— Колер[39] и стригущий лишай, — сказала Линда; ее большие синие глаза понемногу наливались влагой.
— Что ты сказала, душенька?
— У них в конюшне. Колер и стригущий лишай — неужели ты хочешь, чтобы я подвергла бедняжку Флору такой опасности?
— Ты уверена? Их лошади всегда так чудесно выглядят.
— Спроси у Джоша.
— Ну хорошо, посмотрим. Может быть, у Пули будет свободен «моррис», а нет — Перкинс, в крайнем случае, отвезет меня на «даймлере». Это такое собрание, что мне нельзя не поехать.
— Ты самая-пресамая добрая! Пожалуйста, постарайся. Я так мечтаю о барсучонке.
— Поедем в Лондон, как откроется сезон, — и некогда тебе будет размышлять о барсуках. Иди, спокойной ночи, детка.
— Необходимо раздобыть где-то пудры.
— И помады.
Упомянутые предметы потребления находились у дяди Мэтью под строжайшим запретом, он предпочитал созерцать женские лица в натуральном виде и часто высказывался в том смысле, что краска существует для шлюх, а не его дочерей.
— Я в одной книжке читала, что вместо помады годится сок герани.
— Герань в это время не цветет, глупая.
— А веки можно подвести голубым из Джессиной коробки с красками.
— Волосы накрутим с вечера.
— Возьму из маминой ванной вербеновое мыло. Распустим его в ванне и заляжем туда на целый час, то-то будем после благоухать.