Лорд Мерлин в это время развернул грандиозную программу Крисигских завидок. Крисиги постоянно жаловались, что Линда нигде не бывает, никогда не принимает, если буквально силком не заставишь, и вообще чуждается общества. Друзьям говорилось, что это деревенский дичок, для которого не существует ничего кроме охоты — зайдя к ней в гостиную, наверняка застанешь ее за натаской охотничьего пса и под каждой диванной подушкой обнаружится задушенный заяц. Ее выставляли безобидной дурочкой, смазливой пейзаночкой, неспособной стать помощницей бедному Тони, который вынужден в одиночку пробивать себе дорогу в жизни. Во всем этом содержалась доля истины: круг Крисигова знакомства составляла невыразимо скучная публика — бедная Линда, не сумев продвинуться в нем ни на шаг, действительно оставила все старания и замкнулась в более близком ей по духу обществе охотничьих псов и сонь.
Лорд Мерлин, впервые после Линдиной свадьбы приехав в Лондон, немедленно ввел ее в свой собственный круг, тот, что всегда притягивал к себе ее взоры — в мир модной богемы, где она моментально освоилась, почувствовав себя в нем словно рыба в воде, и где стала с первой минуты пользоваться огромным успехом. Нет в лондонском обществе более ценного слагаемого, чем молодая, красивая, но безупречно порядочная женщина, которую можно пригласить на обед без мужа, и Линда скоро оказалась в положении, от которого немудрено вскружиться голове.
Нет в лондонском обществе более ценного слагаемого, чем молодая, красивая, но безупречно порядочная женщина, которую можно пригласить на обед без мужа, и Линда скоро оказалась в положении, от которого немудрено вскружиться голове. Фотографы и светские хроникеры преследовали ее неотступно, и, правду сказать, возникало невольно ощущение — стоило, впрочем, провести в ее обществе полчаса, и оно рассеивалось — что она несколько навязла в зубах. С утра до ночи в ее доме толпился народ, треща без умолку. В беспечном, падком на развлечения Лондоне той поры, когда не только низшие, но и высшие классы становились жертвой безработицы, у Линды, тоже большой любительницы поболтать, обнаружилось много родственных душ. Молодые люди, субсидируемые родственниками, которые изредка мимоходом намекали им, что недурно бы подыскать себе работу, но не оказывали в этом серьезной помощи (да и какая нашлась бы работа для таких, как они), слетались к Линде, словно пчелы на мед, роились вокруг нее, неумолчно жужжа. Рассаживались в ее спальне, на кровати, на ступеньках лестницы, пока она принимала ванну, на кухне, когда заказывала еду; по магазинам, в парк на прогулку, в кино, в театр, в оперу, на балет; обеды, ужины, ночные клубы, танцы, вечера, целый день и всю ночь напролет — под болтовню, нескончаемую болтовню.
— Но о чем они говорят, ты не знаешь? — недоумевала тетя Сейди, не одобряя. Вот именно — о чем?
Тони с утра пораньше спешил в банк, покидая дом с видом, преисполненным безмерной значительности, в одной руке — «дипломат», под мышкой — стопка газет. Его уход возвещал нашествие роя болтунов — словно они, притаясь за углом, только и ждали, когда он уйдет — и с этой минуты они заполняли весь дом. Очень милые, очень красивые, потрясающие в компании, с прекрасными манерами. Я, приезжая ненадолго, никогда не могла по-настоящему отличить их друг от друга, хоть и не оставалась бесчувственна к их обаянию, неотразимому обаянию жизнелюбия и веселого нрава. Определению «важные лица», однако, они не соответствовали ни с какой натяжкой, и Крисиги выходили из себя, наблюдая новый поворот событий.
Тони, кажется, принимал его спокойно — он давно поставил на Линде крест в смысле пользы для своей карьеры, и ему скорее нравилось и льстило внимание прессы, провозгласившей ее красавицей. «Красавица-жена способного молодого члена парламента». Кроме того, он обнаружил, что их стали звать на большие приемы и балы, которые он посещал с большой охотой, являясь туда в поздний час после парламентских заседаний и где, помимо не стоящей внимания публики, которой забавлялась Линда, частенько заставал людей себе подобных и, значит, очень стоящих, которых можно изловить за стойкой бара и подвергнуть утомительным словоизвержениям. Напрасно было бы, однако, объяснять это старым Крисигам, которые с неискоренимым недоверием относились к модному обществу, к танцам — вообще ко всем видам развлечений, сопряженных, по их мнению, с расходами без всяких взамен за то осязаемых преимуществ. На Линдино счастье Тони был тогда в неважных отношениях с отцом из-за неких разногласий по поводу политики банка, и они реже навещали Гайд-парк Гарденс, чем первое время после свадьбы, а поездки в Платаны, имение Крисигов в Суррее, и вовсе временно прекратились. Тем не менее при редких встречах Крисиги-старшие давали Линде понять, что недовольны ею как невесткой. Даже расхождение Тони во взглядах с отцом приписывалось ее влиянию — леди Крисиг, грустно покачивая головой, жаловалась друзьям, что Линда вызывает в нем к жизни не лучшие качества.
И Линда принялась транжирить годы своей молодости, бесцельно швыряя их на ветер. Если бы ум ее позаботились развить систематическим образованием, то место всей этой пустой болтовни, увеселений, вечеров мог занять серьезный интерес к искусству или чтение; будь она счастлива в браке, та сторона ее натуры, что жаждала общения, возможно, обрела бы успокоение у камина в детской, — при настоящем же положении вещей возобладало бессмысленное коловращенье.