Здесь салон покидали четверо. Тимур аккуратно отстегнул ремни; держась одной рукой за подлокотник, высвободил из ниши рюкзак и осторожно привстал… опустил ногу на магнитную дорожку… выпрямился. Подошвы кадетских ботинок были снабжены стандартными магнитными вставками, так что при каждом шаге отрывать ногу от пола приходилось с усилием. Но Тим зашагал вполне уверенно — тонкость, как быстро выяснилось, заключалась лишь в том, чтобы преодолевать сцепление подошвы с полом мягко и плавно, а иначе улетишь.
Он пристроился к военным, покидающим пассажирский отсек. Под ногами ощущались дрожь и толчки: шла разгрузка. В шлюзовом ярусе повторилась процедура опознания, затем была карантинная камера с ионными излучателями. Наконец, следуя указаниям зеленых стрелок, Тимур и спутники перешли в приемный отсек «девятки», там их ожидали. Трое прибывших с ним были, вероятно, старожилами платформы, они молча обменялись рукопожатиями с встречающими и зашагали прочь.
А Тим уставился на рослого мужчину, стоявшего спиной к шлюзу.
Ведь не узнал в первый миг! Не чаял увидеть здесь, так неожиданно… Но уже через мгновение понял: этот человек с посохом в руках — Карен. Отец-командир сначала ощущался — и лишь потом виделся . Происходило это потому, что офицер излучал веру. В Тимуре она тоже присутствовала — но лишь в ядре личности, глубоко в сердце, а отец-командир был пропитан ею, все тело светилось верой, безмерным, всесокрушающим почитанием Господа, и ауру его невозможно было не почувствовать.
— Отец Карен?
Тот обернулся, кивнул. Уголки губ чуть дрогнули.
— Вольно, Жилин.
— Отче, так вы здесь? С нами!
— Да, Тимур. Я здесь и по-прежнему руковожу твоей дружиной. Идем.
— Зд о рово! — вырвалось у Тима.
— Я тоже рад, Тимур, — отозвался Шахтар. — Я уже давно просился на боевую платформу. Ты сам понимаешь, после старта челна в Голливуде наши отношения с Луной должны были перейти в активную фазу. Игнатий повелел и впредь вас вести. Ты снова в моей дружине. Вижу, освоился с магнитным полом?
Пока отец Карен рассказывал, они неспешно двигались длинным коридором, ширина которого была такова, что разом могли пройти три человека плечом к плечу, а высота больше двух метров. За приемным отсеком Тимур увидел открытый проход слева, услыхав гул, заглянул: там была задняя часть бортового орудия, упиравшиеся в круглый лафет концы длинных токопроводящих рельсов — они исчезали в отверстии туннеля-ствола, герметично закрытого на конце створками диафрагмы. Рядом виднелась турбина, почти целиком утопленная в борт, и высился могучий генератор с ротором, который турбина раскручивала перед выстрелом.
Рядом виднелась турбина, почти целиком утопленная в борт, и высился могучий генератор с ротором, который турбина раскручивала перед выстрелом. К стене был приварен высоченный стеллаж, где в широких ячейках покоились снаряды-ферромагнетики, тупоносые болванки, единственным предназначением которых было разогнаться и со скоростью около двадцати километров в секунду врезаться в цель. Под стеллажом и лафетом суетился причт обслуги рельсотронов, облаченный в красно-синие комбинезоны; рядом стоял большой электрокар с клешней на длинном манипуляторе для загрузки снарядов на рельсы.
Светильники под потолком были неяркими, в блеклых плафонах, — ничто не отвлекало, не раздражало глаз. Тимур сосредоточился на походке, старательно выдерживая шаг, и слова отца Карена про то, что он освоился с магнитным полом, прозвучали как похвала.
— Я осторожно иду, отче. Непривычно пока что.
— Ничего, скоро привыкнешь. Видел, какая походка на сфире у военных с платформ? Они и по тверди ступают, будто по магниту. Спрашивай.
— Что? — не понял Тимур.
— По лицу вижу: одолевает сомнение. Спрашивай.
— Я… — Тим замялся, развел руками. — Я рад очень, что попал сюда.
Шахтар кивнул:
— Ты мечтал о пространстве вне сфиры, знаю. Да и Каабу увидеть — счастье великое.
— Да, но…
Отец-командир повернул голову, быстро глянул на солдата.
— Что, Жилин?
— Ведь война грядет!
— Страшишься?
— Нет, что вы! Я не страшусь… не боюсь, нет. Я о другом: вот, мечтал в межсфирию попасть, но знал, что мечта не скоро сбудется. Если сбудется вообще. Потому что — ведь нам много лет в атмосфере предстояло, и потом только… А тут не успел из отпускной выйти — и уже на орбите!
— Волею Всевечного сбываются мечты, Жилин. И что ж тревожного?
— Да, но почему на орбите я, в чем причина? В войне этой. А война — несчастье всегда. Выходит, мое счастье на горе… ну, зиждется?
Карен несколько секунд шел молча, после сказал:
— Почему же война с еретиками, с безбожниками, отринувшими Всевечного, — несчастье? Для меня, к примеру, сие великая радость есть.
Тимур растерялся. И вправду — почему?
— Нет, но… — промямлил он, а отец-командир внимательно слушал. — Радость, оно конечно… Но ведь люди погибнут? И наши, и лунные… Что ж, разве не горе это?
— Для меня не будет горем погибнуть с именем Всевечного на устах, зная, что отдаю жизнь за благое и великое дело. Что касаемо врагов наших… полагаю, Апостолы желают не уничтожить их, но обратить в истинную веру. Конечно, руководство лунных на такое не пойдет, а вот простой люд — вполне. И потом, Жилин, не думаешь же ты, что война затеяна с целью твоей мечте потворствовать?