— Дай-ка сюда! Хочу взглянуть на твою игрушку.
Не люблю расставаться с «шеффилдом», но как откажешь любопытному по-по? Я подчинился.
— Осторожнее, сударь мой. Эта игрушка стоит вашего жалованья за десять лет.
Вообще-то обрез я получил в подарок, но Фурсею знать об этом не обязательно. Ни Фурсею, ни его шестеркам, ни даже Владу. Никому на свете! Мои отношения с Лавкой — мое личное дело. Впрочем, если и рассказать, кто поверит?
Фурсей направил ствол на стойку бара и попытался нажать на спуск. Ничего не получилось.
— Где предохранитель? — Он недоуменно прищурился.
— Нет предохранителя.
— Не заряжено? Какая-то хитрая блокировка?
— Заряжено, и никаких блокировок нет.
Выхватив у него ружье, я послал пулю в игральный автомат. Рявкнуло, будто гром прокатился, полетели клочья пластика, какие-то шестеренки и раскрашенная жесть. «Шеффилд» был разгневан — я отдал его в чужие руки! Ну ничего, отойдет, успокоится…
Я сунул обрез в кобуру под мышкой, посмотрел на рожи Фурсея и ошеломленных помощников и ухмыльнулся.
— Вот так-то, синьоры. Пуля «дум-дум». Когда нужно — разрывная, а в прочих случаях — бронебойная.
— Какого хрена, морочишь меня?! — взъярился Фурсей.
— Нет. Просто у нас, Забойщиков, есть свои маленькие секреты.
Повернувшись, я зашагал к выходу. Влад топал за мной, его камеры по-прежнему жужжали, так как было им что фиксировать.
Влад топал за мной, его камеры по-прежнему жужжали, так как было им что фиксировать. Запись годилась не только для телерепортажа или отчета властям, но и как свидетельство акции — если работодатель захочет с ним ознакомиться. И впереди нас ждал последний, заключительный аккорд.
Улица была полна народа — вероятно, все местные обитатели высыпали из домов. По-по из спецбригады оттеснили их с тротуара, но люди не рвались громить заведение, не швыряли в окна камни: здесь была не агрессивная молодежь, а отцы и матери семейств, бабушки и редкие дедки, дожившие до пенсии. Над толпой стоял гул:
— Кровопийцы проклятые!..
— Гады, чмо безбожное!..
— Вот и нашлась на них управа! Накрыли гадюшник!..
— Булыга-то, наш Сергей Петрович, расщедрился, Забойщика вызвал…
— Это больших денег стоит!..
— Еще бы! Забойщик — это вам не суки из по-по…
— Сволочи они! Все куплены, от постовых до генералов! Нашу кровь продают и дачи строют!..
— Нинку из пятой квартиры помните? Высосали ее…
— И мальца Андреевых, Лешкой звать…
— И Веруню… три годика малышке… Родители как убивались!..
— А наш Сергей Петрович молодец! Другие-то козлы из ЗАКСа пакет гречки дают да кулек сахара…
— Петрович, он народный радетель… Если голосовать, так только за него…
Влад, не сходя с крыльца, вскинул руки и выкрикнул:
— Правильно, братья и сестры, за него! Ну-ка хором: спасибо, Булыга!
Толпа взревела, как стадо жаждущих слонов, дорвавшихся до водопоя:
— Бу-лы-га! Бу-лы-га! Спа-си-бо! Бу-лы-га! Бу-лы-га!
Магнитофоны и камеры впитали народную любовь и благодарность, заполнив ею магнитные диски. Потом раздался щелчок — Влад отключил аппаратуру.
— Хорошие у нас люди, — с довольной улыбкой молвил он. — Сделаешь им на полушку, а радости на целый рубль.
— Ну, за полушку мы бы и пальцем не шевельнули, и за рубль тоже, — откликнулся я.
— Это гипербола. Фигура речи такая, — сказал Влад и полез в машину.
Я вытащил платок, вытер с лица остатки крови, уселся на место водителя, и мы поехали. Сквозь раздавшуюся толпу по улице Грузинский Вал, затем темными пустыми переулками — к Садовому кольцу, затем по Малой Бронной — в Третий Берендяевский проезд… Мой «жучок»-ишачок машинка невеликая, на двух пассажиров, зато с вместительным багажником и мощным мотором; при нужде на ладони развернется и сиганет под сто пятьдесят. Но сейчас я не спешил. Работа сделана, мысль о гонораре греет душу, мышцы расслабились, мерный рокот мотора навевает сон. Покой и умиротворение сердец, как любит говорить дьяк Степан… Было- было, правда, в этой благодати черное пятнышко — вспоминалась мне ведьма, мой шестой и нежданный клиент. Нет-нет да и мелькнет ее лицо на фоне сонных улиц, а как мелькнет, так и в груди защемит. Лоб высокий, глазки карие, губы алые, и верхняя — в крови… Порчу она на меня навести не успела, в этом я не сомневался. С чего бы ее вспоминать?.. Ни с чего, абсолютно ни с чего…
Выбросив ее из головы, я свернул в крохотный дворик и заглушил мотор.
Родные стены
Живу я в подвале. Мудрая предосторожность для Забойщика! Если не хочешь однажды проснуться от звона разбитого оконного стекла, выбирай подвал.
Мудрая предосторожность для Забойщика! Если не хочешь однажды проснуться от звона разбитого оконного стекла, выбирай подвал. Клиенты у нас шустрые, им по стене залезть или с крыши спуститься — что зевнуть. Небоскреб в этом смысле ничем не надежнее пятиэтажной хрущобы. Колька Вырий, закадычный мой дружок, на тридцатом этаже обосновался, и что с того?.. Влезли к нему двое первичных, один на грудь сонному прыгнул, другой руки придержал, чтобы до клинка не дотянулся… И все, нет Кольки! Нет друга моего! Я потом этих упырей нашел и располовинил на уровне брюха, но Николаю пользы уже никакой. А был он отменный специалист! Трудился на магометан, мормонов и на святую нашу церковь, лично на митрополита Евсевия…
Словом, хочешь спать спокойно, ищи подвал без намека на окна и с единственной дверью, укрепленный со всех сторон, как долговременная огневая точка. Разумеется, не в каждом доме такой найдешь; в нынешних коробках подвалы годятся лишь для кошек и крыс. Но особняк в Третьем Берендяевском был старинным, царских времен, прочной постройки: фундамент из натурального камня, стены метровой толщины и отдельный выход в бетонный колодец с лестницей. Проживал тут когда-то купец Синебрюхов, и хранились у него в подвале штофы с водкой, бочки с вином да ненужная мебель. В советскую эпоху, как говорили старожилы, устроили вместо винного склада котельную, а с победой прогресса и центрального отопления подвал оказался забытым и заброшенным лет на сорок. Когда настали коммерческие времена, Гильдия его откупила, разместив здесь разыскную службу. Потом для службы нашлось помещение посолиднее, и я после кое-каких переделок занял подвал.