— Это какой же?
— Увидишь, поймешь, — буркнул отец Кирилл, копаясь под полою рясы. Вытащил комп-наладонник, ткнул ногтем в клавишу и прищурился, глядя в экран. — Дай-ка свой телефончик на всякий случай… — Я продиктовал свой мейл и номер мобильного, и старец, записав их, молвил: — Лучше встретиться вам в людном месте и как бы невзначай. Завтра в полдень митинговать будут на Пушкинской, вот туда и приходи. Брат Пафнутий тебя найдет. Личность твоя ему ведома.
— По рукам, святой отец, — сказал я, но батюшка Кирилл не собирался бить ладонью о ладонь. Вместо этого он сунул мне к носу крест в кулаке, однако зря — ни крестов, ни рук я не целую. Есть у меня такое мнение: коль все же существует Бог, то не нужны ему посредники, попы и муллы, патеры и ламы, монахи и монашки, ибо сам он может проторить дорогу в сердце человеческое.
А тот, кто желает его подменить своей персоной и сует для целования крест да пальцы, а то и башмак, — самонадеянный богохульник. Будет ли таким прощение в Судный день?..
— Иди, — пробормотал архимандрит, вздыхая и пряча крест. — Иди, ловец божий! Да пребудет с тобой Господь наш Иисус Христос!
Я сухо кивнул и вышел из ризницы. За дверью наткнулся на отца Варфоломея — то ли на страже он стоял, то ли подслушивал, развесив свои лопухи.
— Святая водица, сын мой, — молвил поп, протягивая флягу.
— Благодарствую, — ответил я. — Дьяк у себя?
— Спит, — сказал отец Варфоломей с явным осуждением. — Вчера потешил беса своей пагубной страстью.
— Если спит, разбужу. До скорого, батюшка.
— Благослови тебя Бог и святые угодники.
Мы распрощались, и я, добравшись до колокольни, сунулся в каморку под лестницей. Дьяк Степан уже не спал, а сидел, лохматый и расхристанный, на низком деревянном топчане. Рожа у него опухла, нос побагровел, глазки едва открывались и несло от него перегаром, но все же был он милей архимандрита и попа. Я ощущал в нем ту же трепетную душу, что у Влада, и пил он по той же причине — чтобы, значит, не смотреть на жизнь трезвым глазом и не озлобиться вконец.
— Петруха, ты? — проворчал дьяк сочным басом, разгоняя волосатой лапищей винные пары. — Рад, рад! Заходь, гостем будешь. А сосудину с водицей давай-ка сюда.
Я опустился на колченогий табурет. Приняв от меня флягу, Степан протяжно зевнул, потом сосредоточился, закрыл глаза и, поводя над сосудом ладонью, начал беззвучно шептать.
Что за таинственный процесс свершался в это краткое мгновение с обычной жидкостью, набранной из крана?.. Загадка, пока недоступный науке секрет! Любой нормальный человек пил Степанову водицу без вреда и без особой пользы, мог умываться ею или полоскать горло, мог пустить на суп или компот — словом, во всех отношениях то была обычная вода. Для меня и любого хомо сапиенс, но не для вампиров! Вода их не убивала, но обжигала, точно серная или плавиковая кислота; они извивались от боли, вопили и на несколько секунд теряли координацию. Так что святая водица была неплохим подспорьем в моем ремесле.
Дьяк закончил ворожить и вернул мне флягу. Я, в свою очередь, пошарил за пазухой, вытащил чекушку и протянул ему. Степан уставился на нее в недоумении, облизнул губы, потом басовито прогудел:
— Обижаешь, братец!
— Шутка, — сказал я, извлекая из карманов две поллитры.
— Во, это другой разговор! Благодарствую, вьюноша. Пригубишь?
Предложение являлось знаком вежливости — Степан знал, что я не пью. Я помотал головой, глядя, как дьяк раскупоривает бутылку. Опорожнив ее в два приема, он вытащил откуда-то соленый огурец, закусил, пробормотал: «Грехи наши тяжкие!..» и осведомился, который час. Было уже четверть двенадцатого.
Вид у Степана стал поживее — то ли спиртное его взбодрило, то ли чародейские манипуляции с водой. Я сунул флягу в карман и сказал:
— Ловко у тебя получается с водицей. Ты ведь, наверное, и лечить можешь? Наложением рук или как еще?
— А то! — отозвался дьяк. — Не хуже любого из энтих… как их… инрасенсов.
— А что ж не лечишь, раз такой умелец? Хоть за малые деньги, хоть даром?
— Соблазна бегу, Петруха. Начнешь даром или за малые деньги, а там и за большими потянешься.
Начнешь даром или за малые деньги, а там и за большими потянешься. Не спит враг рода человеческого, раздувает жадность! А Господь того не прощает. — Он провел широкими ладонями по лицу, помассировал щеки и молвил: — Доводилось про Машера слыхать?
— Да.
Машеров был на Москве известным целителем, да и не только в столице — легенды о нем гуляли по всей России и странам СНГ.
— Имелся ведь у человека божий дар! От всего целил, от зубов и запоев, от невров и суставов… Из пидоров делал нормальных людей, а с язвой какой справиться, так это мелочь была для него, как два пальца обмочить. Много по первости не брал — так, на пропитание… А опосля что?.. В прохвессоры вышел по всем новомодным академиям, гран-доктором заделался, лечебню открыл, дипломами стены обвешал, завел газетку, принялся бананы заговаривать и ими рак целить… Теперича деньги лопатой гребет! А дара-то уже и нет! Залы полные сбирает, книжицы пишет, а толку что? Профукал свой дар! Бог дал, бог и взял… Так-то, Петруха!