Как всегда, он был на месте и рявкнул в трубку:
— Дойч? Что про тебя по ящику несут? Какого хрена?..
— Рапорт будет представлен через полчаса, Михаил Сергеевич, — доложил я. — Нахожусь не дома, а в Берендяевском вроде меня поджидают. Там приятель мой, Разуваев, журналист. Беспокоюсь, как бы к нему не полезли.
— Ясно. Выезжаем, — произнес магистр. Раздались гудки отбоя.
У него под рукой есть тревожная команда, обычно кто-то из опытных Забойщиков с учениками.
Ну и подходящий транспорт, разумеется. Танк не танк, но вроде того.
Я рассовал по карманам свое добро и выскочил на площадь, к вокзалу, где уже толпился народ. Добежал до стоянки такси, оттолкнул каких-то теток, первых в очереди, и, не слушая воплей и шипенья, влез в машину.
— Гони в Третий Берендяевский! Два счетчика за скорость!
Водила оказался лихой, что да как расспрашивать не стал, а ударил по газам. Мы вылетели с площади на Новокузнецкую и помчались, лавируя в потоке машин. Мне везло — в пробку не попали. Двадцать минут, как я и рассчитывал, — и вот он, родимый проезд с особняком купца Синебрюхова. У въезда во двор стояла черная «Волга» магистра. Легендарный драндулет с оленем, бронированный сверху донизу, из автопарка кого-то из покойных генсеков. Зверь машина, судари мои! Около нее дежурил Митька, ученик Ашота Саркисяна.
Я сунул водиле деньги, ступил на тротуар и потянулся к клинку. Митька, увидев меня, замахал руками.
— Резать некого, Петр Данилыч! Порубали мы гадов!
— Что с журналистом?
— Не знаю. Я во дворе шуровал. Чик-чик!.. уноси готовенького… кто на новенького?..
По младости лет казалось Митьке наше мрачное занятие веселым приключением. Знаю, сам когда-то был таким.
Во дворе два ученика Саркисяна укладывали в ряд обезглавленные тела. Я шагнул в подъезд, поднялся по залитой кровью лестнице, пнул башмаком чью-то голову с оскаленными зубами. Дверь Владовой квартиры была сорвана с петель, на полу в прихожей тоже кровь. В комнате побольше, служившей Владу кабинетом, валяются разбитый стул, мертвяк с рассеченной надвое башкой и кисть левой руки. В кресле восседает магистр — лысый, хмурый, грозный. Зрачки стальные, брови как пара черных гусениц, и между колен — тяжелый палаш.
— Не успели, — проскрипел магистр. — Добрались они до твоего приятеля. Секунду не успели.
Это было не оправданием, а констатацией факта.
— Перегрызли горло? — В глазах у меня потемнело.
— Нет. Ножку от стула вогнали в грудь. Справа. Сломали ребра, проткнули легкое. «Скорую» мы вызвали, но может не дожить — сильное кровотечение. Он в спальне, и с ним Саркисян.
Ашот у нас бывший хирург из Еревана. Полезная профессия! Расчленять тоже надо с умом.
Я сделал шаг к спальне, но внезапно меня как бревном по затылку огрело. Озарение, не иначе! Увидел я вдруг опухшую рожу дьяка Степана и услыхал его басистый глас: «А то! Не хуже любого из энтих… как их… инрасенсов!» Видение еще стояло предо мной, а в руках уже был мобильник, и я, вспоминая номер церкви, торопливо жал на клавиши.
— «Скорую» вызвали, — напомнил магистр. — Десять минут как едут.
— Я, Михал Сергеич, не в «Скорую», я целителю звоню. Он быстрее добежит.
К счастью, Степан был на месте. Выслушал меня, пробурчал: «Лечу!» и растворился в гудках телефона.
— Стоящий мужик? — спросил магистр.
— Даже очень, — отозвался я и пошел в спальню.
Влад лежал на ковре, и из его груди торчала ножка стула. Она показалась мне огромной, будто моего партнера топтало какое-то чудище да так и оставило в нем свою лапу. Рядом с Владом стоял на коленях Саркисян и прижимал к ране окровавленные бинты.
— Деревяшку не трогай, — молвил он, заметив меня.
— Ни качнуть нельзя, ни вырвать — сразу помрет. Операция нужна, а эти кретины все не едут.
Должно быть, он имел в виду «Скорую».
На губах Влада в такт дыханию возникали и лопались кровавые пузыри. Я наклонился над ним.
— Петя, Петр. — прошептал он. — Как ты будешь без меня?.. Как?.. Ты найди… найди кого-нибудь… нельзя одному… нельзя…
— Зачем мне искать? — произнес я, чувствуя, как перехватывает горло. — Ты ведь не умер и не умрешь, дружище. Все будет хорошо.
Все будет хорошо! Что за глупое заклинание! Так в американских фильмах говорят, когда машина валится в пропасть или до взрыва ядерной бомбы — пара секунд. Оптимисты эти янки! Или хотят таковыми казаться.
Влад тоже был оптимистом, но не сейчас. В данный момент он знал со всей определенностью, что умирает. То ли чувствовал это, то ли прочел в глазах Саркисяна.
А «Скорая» все не ехала. И Степан… Где Степан?..
— Петр… — Он снова начал шептать. — Скажу что-то… слово дай… слово, что исполнишь…
— Исполню. — Я приблизил ухо к его губам.
— Девушку заведи, — вдруг отчетливо промолвил Влад. — Девушку! Чтобы любила! Нельзя тебе без любви… иначе… зверей бьешь… и сам зверем станешь…
Голос его делался все слабее, глаза меркли. Я посмотрел на Ашота, и тот хмуро кивнул головой. Отходит, было написано на его лице.
В соседней комнате затопотали, кто-то спрашивал басом, магистр отвечал, будто скрипел напильником по жести. Затем распахнулась дверь, и в спальню ввалился Степан, совсем не опухший, а чисто вымытый и даже благообразный в черной своей рясе и скуфейке.