— Мой государь, — со вздохом потупил глаза Фитц Алан, — увы, я вынужден доложить, что недругов много и по эту сторону пролива.
— Ну что еще? — недовольно зыркнул Генрих Боклерк.
— Стефан Блуаский, ваш племянник, во всеуслышание отказался признать Матильду вашей наследницей и будущей королевой Британии.
— Вот как? — Король отпустил виски и грохнул кулаками об стол. — Это еще почему? Как он посмел, гаденыш?
— Он говорит, что невместно рыцарям повиноваться женщине.
— Да ну, экий стервец! Можно подумать, если бы у королевы Боадицеи меж больших пальцев ног болталось то, что у нее не болталось, она бы громила римские легионы более отважно. Здесь, Фитц-Алан, в этих самых землях. Так и передай этому недоумочному фазану, которого по недосмотру родила моя сестра Аделаида.
— Но… мой государь, это еще не все.
— И этого достаточно, чтобы отправить неблагодарного щенка в подземелье! — рявкнул Боклерк. — Что он себе возомнил? Корону примеряет? Я велю нацепить ему на лоб обруч и затягивать до тех пор, пока дерьмо, которое ему заменяет мозги, не потечет у него из ушей и носа.
— Он говорит еще, — медленно и очень неохотно выдавил Фитц-Алан, — что Матильда — незаконнорожденная.
— Да он совсем ума лишился! Мерзкий ублюдок! Что же наболтал этот хорек?
— Я не осмелюсь повторить его речи, мой государь.
— Нет уж, Фитц-Алан, осмелься, это твой долг! — взревел Генрих Боклерк.
— Стефан утверждает, — скрепя сердце начал королевский советник, — прошу учесть, мой лорд, не я, а Стефан, что мать его кузины была монахиней и, стало быть, ваш брак был святотатством, ибо невеста Христова…
— Заткнись! Чертов выкормыш! — Генрих Боклерк подскочил к вернейшему из соратников и толкнул его с такой силой, что тот остановился, лишь встретив спиной каменную стену. — Святотатцы те, кто отдает в невесты Христовы всяких уродин, будто Сыну Божьему сгодится то, чем брезгуют самые невзрачные мужчины! Матильда — незаконнорожденная! Ишь, удумал!
— Но ведь, по сути… — поднимаясь с пола, простонал Фитц-Алан.
— Оставь суть в покое! Вот скажи, мой любезный знаток премудрости, считаешь ты Спасителя мошенником из тех, что ищут благосклонности девиц лживыми посулами жениться на них?
— Мой государь, — с ужасом расширил глаза Фитц-Алан, опасаясь даже комментировать столь богохульное предположение.
— Ясное дело, не считаешь, — отмахнулся король. — Тогда ответь без промедления, к чему Иисусу такое количество невест? Он, что же, вознамерился превзойти мудрейшего Соломона числом жен?
— Мне срамно даже слушать такое.
— Нет уж, слушай! — Самодержец ухватил собеседника за ворот и притянул к себе. — Ибо затем, мой дорогой Фитц-Алан, тебе самому придется что-то говорить нашим врагам. Хорошо, положим, они — невесты Христовы. Что с того? Сам Господь обратился голубем, дабы проникнуть в лоно Пречистой Девы.
Что с того? Сам Господь обратился голубем, дабы проникнуть в лоно Пречистой Девы.
— Но то — Господь…
— А монахиня — не Пречистая Дева. К тому же она стала моей, когда я уже был королем, а обряд помазания предполагает снисхождение на меня Духа Святого. Стало быть, не менее чем голубь, бессмысленная птаха, выполнявшая священную волю Бога Отца, я исполнял повеление Сына Божия в отношении Эдит Матильды. Разве то, что я говорю, неразумно?
— Сие в высшей мере богохульно.
— Богохульно, богохульно! — опять взорвался король. — Я не спрашиваю, нравится тебе моя речь или нет. Говори, разумно или неразумно. Молчишь? — добавил Боклерк после короткой паузы. — То-то же! А кстати, рассказывают, что лет триста с небольшим тому назад на юге Франции было королевство Септимания, в котором правили короли, ведшие свое родословие будто бы от самого Христа. И в этом, сказывают, они были признаны и Карлом Великим, и его приятелем, Гарун-аль-Рашидом, да вроде как и святейшим Папой. Если это не ложь, то, стало быть, я и вовсе спасал честь Сына Божия, ибо, если Бог Сын был женат чин по чину, значит, все невесты Христовы могут претендовать не более чем на звание его наложниц.
— Позвольте мне уйти, мой государь.
— Иди-иди, — насмешливо скомандовал король, с удовлетворением чувствуя, что боль в виске отступает. — И вот что, отошли гонца поторопить Матильду. А Стефану, — король недобро оскалил зубы, — самое время свести знакомство с дядей Робертом и порасспросить его об участи тех, кто смеет выступать против меня.
* * *
Как говорили сицилийцы, в час, когда Господь создал небесный свод, самый синий лоскут его он разместил над Палермо. Жители других мест Средиземноморского побережья порой оспаривали столь эгоистичное утверждение, но каждому настоящему сицилийцу без всяких доказательств было понятно, насколько нелепы претензии чужаков на несравненную синеву небес. Достаточно было просто взглянуть вверх!
Роже II, король обеих Сицилий не столько Божьей милостью, сколько Божьим попущением, стоял на мраморной веранде своего дворца, глядя, как маневрируют корабли, входящие в гостеприимные воды гавани.
— Так ты полагаешь, Сорино, что рутены задумали поход на британцев?
— Похоже на то, о величайший. — Маркиз Орландо ди Сорино, такой же, как и сам король, потомок нормандцев, ныне командующий эскадрой флота государя обеих Сицилий, стоял за спиной короля, ожидая реакции на поразительное известие.