— Это не важно. — Никотея пресекла дальнейшие разглагольствования пирата. — Важно другое. Вы умеете убивать спокойно и без зазрения совести. Ни граф Квинталамонте, ни уж подавно Гаврас этого делать не могут. А потому слушайте внимательно. Я даю вам шанс, вероятно, последний. Когда я сочту нужным, освобожу вас. Вы же убьете Владимира Мономаха.
— Я?!
— Да, вы. После этого я помогу вам скрыться.
Лицо Майорано помрачнело.
— Отчего я должен вам верить?
— Можете не верить. Но тогда вам не увидеть священных вод Светлояр-озера.
* * *
Стефан Блуаский внимательно глядел на склонившихся перед ним воинов.
— Мое имя Пит Харли, — возвестил один из них, — и война — мое ремесло. Я слышал, милорд собирается воевать, так, может, я и мои люди ему пригодимся?
— Почему же вы не с королем?
— Не так давно я дрался под знаменами барона Сокса. И, честно скажу, не слишком жажду попадаться на глаза Боклерку.
— Что ж, разумно. Сколько же ты хочешь?
— Шиллинг в день мне, по три пенни моим людям, ну и, понятное дело, доля в добыче.
Императрица Матильда, восседавшая на коне по левую руку «дорогого кузена», с брезгливостью следила за торгом.
— У меня хорошие бойцы, — продолжал наемник. — Эй, Грин! Покажи-ка, на что способен!
Воин потянул меч из ножен, подошел к стоящей поблизости сосенке, оглядел ствол… Матильда невольно повернулась к нему, привлеченная зрелищем. Между тем пес войны взмахнул мечом и, чуть просев, наискось перемахнул древесный ствол.
— Хороший удар, — кивнул принц Стефан.
— Гринрой? — обескураженно прошептала Матильда.
Глава 24
И рекоше княжичи, бияху себя пятами в зерцала харалужные…
Повесть временных зим
Никотея ясным взором глядела на довольное лицо чернобровой Мафраз. У той был вид кошки, которой вместо обрыдших мышей достался целый жбан сливок. Ее темные глаза, в устах поэтов звавшиеся очами трепетной газели, так жмурились от удовольствия, что севаста вдруг почувствовала острый укол зависти.
— Им было хорошо с тобой? — негромко поинтересовалась племянница императора.
— Я выполняла повеления моей госпожи…
— Я помню. Но спрашиваю о другом. Им было хорошо с тобой?
— Да, о сиятельная повелительница.
— А тебе с ними?
— О да, моя госпожа.
— Что ж, вот и замечательно. — Пунцовые губы Никотеи тронула улыбка. — Сказал мне нынче сам кесарь Владимир Мономах, что до Светлояр-озера еще несколько дней пути. Ты будешь ходить к стражникам каждый день, ублажать их со всей страстью, о которой ты не раз рассказывала в своих диковинных историях, и каждый раз приносить им вино.
— Сделать это будет несложно, моя госпожа, и даже приятно.
— Вот видишь, я люблю свою Мафраз и не обременяю ее тяжелой службой. Но будь готова, когда я прикажу тебе, доставить твоим любовникам вина, от которого они уснут надолго. Очень крепким сном.
— Это не составит труда, о пресветлая госпожа.
Как вы сами могли видеть, в здешних полях великое множество алых цветов, слезы которых дарят покой и радость самым яростным и беспокойным душам.
Никотея лишь кивнула, услышав воркующую речь персиянки.
— И не забудь высмотреть, где стража хранит ключи.
* * *
Князь Мстислав скучал. Ему, доблестному витязю, с младых ногтей ходившему против ворога на все рубежи земли Русской, подобная никчемушная прогулка казалась нелепой затеей старика отца. Но спорить не приходилось. К тому же Мстислав сызмальства привык верить в незыблемую мудрость батюшкиного слова. Ибо как он молвил, так и случалось.
Но и понять, зачем вдруг вместо того, чтобы вести дружину в Новгород, терять время на столь бесцельное странствие, он тоже не мог. Мономашич гарцевал на своем вороном аргамаке, то бросая его в галоп и вырываясь далеко вперед колонны, то переходя на шаг и потешая себя пущанием стрел в поднятых с озер уток.
Попадавшиеся на пути села и города встречали Великого князя и его свиту колокольным звоном да щедрым хлебосольем. Но тот сильно поспешал и вовсе не был настроен разнообразить долгий путь веселыми празднествами. Мстислав тоже недовольно торопил время, ибо до начала похода не ведал, чем заняться.
До поры до времени, пока суть дела выяснится, Мономах запретил сыновьям близко видеться с прелестной гостьей из ромейской земли. И хотя этот наказ Мстислав исполнял хуже всего, однако же остаться с очаровательной севастой открыто более чем на единый миг ему никак не удавалось. А поскольку всякий раз, когда он появлялся вблизи повозки племянницы императора ромеев, лазурные глаза девы вспыхивали радостью и нежная улыбка наполняла страстью ее зовущие к поцелую губы, то во всякое иное время князь тосковал.
Пожалуй, единственной отрадой ему, исключая, конечно, охоту, были долгие беседы с обходительным и красноречивым толмачом, которого, за немощью собственных лет, рекомендовал ему в духовники старец Амвросий.
Впервые Мстислав по достоинству оценил смиренного монаха-василианина, когда, собираясь в поход, предложил ему спокойного, но бойкого на ходу мула. Поблагодарив князя за доброту, монах в одно движение взлетел в конское седло и, подняв на дыбы горячего скакуна, заставил его сделать курбет.
В эту минуту князь, и сам лихой наездник, проникся к толмачу невольным уважением. Когда же оказалось, что голова монаха по самую макушку наполнена обширными познаниями и всяческими премудростями, Мстислав окончательно убедился, что его духовник нашел любимому воспитаннику воистину золотой самородок в куче золы. Ибо если что и могло теперь развеять скуку храброго витязя, так это долгие разговоры с отцом Георгием.