Первые христиане вполне могли бы одобрить скромное внутреннее убранство молельни, когда бы здесь нашелся хотя бы один крест, икона или же какой-никакой предмет церковной утвари. Посреди лишенного окон деревянного сруба на простом, сделанном, должно быть, из дубового комеля возвышении стоял небольшой шатерок, в котором, точно забытое после одинокой трапезы, красовалось пустое серебряное блюдо.
Посреди лишенного окон деревянного сруба на простом, сделанном, должно быть, из дубового комеля возвышении стоял небольшой шатерок, в котором, точно забытое после одинокой трапезы, красовалось пустое серебряное блюдо.
На какое-то мгновение Камдил замер на месте, пытаясь осознать увиденное. Если походная молельня была ловушкой, то мышеловка сработала идеально.
— Герой-пожарный! — раздался снаружи голос Лиса. — Рискуя жизнью рванулся в пламень спасать реликвии и святыни! Чудотворные мощи и прочие немощи! Капитан, ты шо, обалдел?! Вали оттуда скорее! Счас крыша рухнет. Говорил же я, шо ты со своим долбаным планом без гари угорел!
Крик Лиса в голове вывел его из состояния немого ступора. А в следующее мгновение от крыльца разнесся иной, похожий на рев уязвленного стрелой буйвола:
— Вон все пошли!
Схватив блюдо, единственное, что можно было здесь добыть, Камдил ринулся из молельни и в дверях едва ли не лоб в лоб столкнулся с Великим князем.
— А?.. — хватаясь за спасенный Камдилом предмет, хрипло выдохнул Мономах, силясь при этом заглянуть за спину рыцаря. Видимо, это ему удалось. Ибо ни с того, ни с сего он схватился за грудь и, едва найдя силы спуститься по ступеням приставного крыльца, обеспамятовав, рухнул наземь.
Глава 25
Открылась бездна, звезд полна.
Звездам числа нет, бездне — дна.
Г. Р. Державин
Сотни благородных рыцарей были бы готовы мчаться на край света, очертя голову и обнажив меч за один только взгляд прелестной Никотеи. Большинство из них, правда, еще не знали об этом, ибо превратности судьбы лишили их завидной возможности лицезреть ее воочию. Но если бы им представился такой случай, ни отвесные скалы, ни морская пучина, ни крепости, до сей поры считающиеся неприступными, не смогли бы удержать их от столь героического и столь же неразумного шага.
Владимир Мономах не принадлежал к числу этих доблестных безумцев. Он лежал на земле в беспамятстве, не чувствуя устремленного на него заинтересованного взгляда лазурных, точно воды Адриатики, очей. Примятая Великим князем трава ерошилась во все стороны, точно колючки дикобраза.
— Он чуть жив, — накидывая на плечи благородной севасты сброшенный ею на бегу плащ, на гортанном персидском языке проворковала Мафраз.
— Я вижу, — в тон ей отвечала Никотея.
— Ему следует омыть голени троекратно очищенной паром жидкостью из испражнений и посыпать их сверху порошком из осадка, коий выходит при очистительной возгонке из твердого человеческого выделения. И немочь его как рукой снимет.
— Это лишнее. Достаточно и нюхательной соли.
— О бесподобная, такие потрясения весьма опасны для здоровья господина столь преклонных лет.
— Да. — Она чуть помедлила с ответом, глядя, как по лицу Мономаха пробегает судорога. — Но этот крепок. Он скоро придет в себя.
— Ведуна! Где ведун! — неслось над собравшейся вокруг толпой.
У тела Великого князя уже суетились подбежавшие люди, и Мстислав что-то кричал, хватаясь за меч.
— И все же сердце его может не выдержать.
— Твой Аллах не всегда милостив. Сегодня ты пойдешь, как обычно, ублажать стражу, и если до завтра Мономах не околеет, освободишь пленника.
— Уже завтра?
— По утверждению принца Мстислава, завтрашняя ночевка будет как раз на берегу Светлояр-озера. Мы не можем оставить столь важное дело на волю случая.
— Я повинуюсь, моя госпожа.
Дымящуюся молельню все еще заливали из ведер речной водой. Вальдар Камдил, продолжая стоять на крыльце, ошарашенно глядел то на лежащего тут же в траве Великого князя, то на собравшуюся вокруг оробевшую толпу, то на чеканное серебряное блюдо, которое он продолжал сжимать в руках.
— Ах ты, вражина злая! — Мстислав Владимирович, растолкав собравшихся, выхватил из ножен меч. — На батюшку моего руку поднял? — Его клинок рассек воздух. Этот едва слышный, но такой привычный звук выдернул Камдила из внезапного оцепенения, словно рев сигнального рога. Уходя с линии атаки, он выставил над головой спасенное блюдо, точно щит… Толпа взвыла…
— Ни фига себе «Рабочий и колхозница»! — раздался в голове оперативника ошеломленный выкрик Лиса.
Среди людей, толпившихся у крыльца, едва ли не все, кроме, пожалуй, прелестной севасты и ее служанки, сызмальства имели дело с оружием. И потому, когда князь Мстислав с богатырского размаху рубанул стоящего перед ним противника, на выбор могли предложить лишь два варианта: либо меч сокрушит преграду, либо преграда остановит меч.
Однако на этот раз произошло нечто, недоступное пониманию. С неожиданной ясностью Камдил вдруг осознал, что вовсе не почувствовал удара, который, попади он, скажем, в плечо, мог бы раскроить человека до пояса. Но что было еще более странно, так это поведение самого князя после нанесения удара. Он стоял, точно меч его приклеился к блюду, и пытался осознать, что произошло.