А вот коли братья меж собою ладно все порешат, то тут в самый раз с ромеями все может выйти. Тогда-то родство с Комнинами пригодится. А стало быть, как ни крути, севасту обижать не след. Ее надо холить и лелеять. Так что ж, на людей ее рукой махнуть? А вдруг они и впрямь злоумышляют…»
Думы Великого князя были прерваны самым бесцеремонным образом.
— Ай, держи его!.. На, получи!.. Ой, да он кусается!
Владимир Мономах поднял глаза. На сеновале близ конюшни трое подростков пытались навесить тумаков четвертому, по одежде судя, не здешнему.
Один из отроков, самый крупный, быстро выкинул правый кулак, стараясь попасть бедолаге в голову. Но тот ушел, да что там, перетек по-змеиному под руку обидчика и быстро, хотя и легко, ткнул крепыша сложенными в жало пальцами куда-то в плечо. Парень взвыл, хватаясь за руку, а чужеземец, будто змей, обвивающийся вокруг ствола, оказался вдруг у него за спиной и подсек ноги.
— Ужо я вас! А ну стойте, неслухи! — рявкнул Владимир Мономах, невольно радуясь возможности переключить внимание с кесарской брани на детскую перебранку. — Почто втроем на одного кидаетесь?
— Так он не по-честному дерется! — поднимаясь с земли, пожаловался заводила. — А то б я ему враз кулаками всю рожу раскровянил бы.
— Если бы, да кабы, во рту выросли б грибы. Стой уж, вахлак. — Великий князь махнул рукой. — А тебя как звать, малец?
— Во святом крещении Федором, — опасливо глядя на государя русов, проговорил отрок, — а по прозванию — Кочедыжник, потому как я в день святого Ивана Купалы родился.
— Ишь ты, огнецвет. — Мономах покачал головой. — А драться этак ловко где выучился?
— Отец выучил. А его — дед. Почитай, все у нас Влесовым ратоборством супостата бивали.
— Влесово? [63] — нахмурил брови князь. — Змеево, что ли?
— Точно-точно, батюшка, Великий князь! Федорка тот все змиев нахваливал, — затараторил обвалянный в сене противник Кочедыжника. — А еще молвил, что глава, та, что для устрашения ворогов на колу средь двора поставлена, вовсе даже и не змия лютого, что в Днепре обитал да крещеный люд жрал, а невесть чья. Оттого-то я и не стерпел поругания.
— И мы не стерпели! — подтвердили скорбным тоном понурившиеся юнцы. — Почто он главу хулил?
— Правду бают? — Мономах строго глянул на Федюню.
— Правду, — исподлобья зыркнув на князя, ответил тот.
— Это с чего ж ты такую дурь взял?
— Не змиева эта голова.
— Как не змиева? Змиева, а то чья же!
— То мне неведомо. А только не его. Да и то сказать, кто глаза змиевы хоть раз узрит, тот их ни с чем не спутает. А тут не глаза, а тьфу! Буркала какие-то.
А только не его. Да и то сказать, кто глаза змиевы хоть раз узрит, тот их ни с чем не спутает. А тут не глаза, а тьфу! Буркала какие-то.
— А точно, — всполошился один из отроков, — были там глаза. Я их сам видел! Что ни на есть, воочию. Ух, какие там глаза были! Такие, что просто… Ух!..
Мономах еще более нахмурился.
— Экую несусветицу плетете! А ну, вон подите! Да впредь рукам волю не давайте. А когда узнаю, что ослушались, велю на конюшне вожжами отстегать. Уразумели?
— Уразумели, батюшка! — поясно склонились юнцы.
— И коли языком начнете рожь молоть, тоже отлупцевать велю. А теперь ступайте. Вздуть бы вас хорошенько, да недосуг мне!
Дверь особливой молеленки Великого князя затворилась на хорошо смазанных петлях без малейшего скрипа. Владимир Мономах аккуратно приладил засов на место и вздохнул тяжело, предчувствуя неприятную беседу.
— Отчего против слов моих идешь? — послышалось за его спиной, и в сумраке, подобно маячным огням, вспыхнули два немигающих глаза. — Или я когда дурное тебе посоветовал, или солгал когда?
— Не обессудь, — с поклоном ответил Мономах, — не сростно было ехать. Из ромейских земель от самого василевса посольство в Киев прибыло. Не мог я пред носом у таких-то гостей дверью хлопнуть.
— Отчего ж не мог? Очень даже мог. И должен был. Да и посольство, о коем ты речь ведешь, по сути, и не посольство вовсе. Так, клубок хитростей да гнездовище обмана.
— Как раз о том с тобой совет держать хотел. Мне о них один лихой человек сказал, что все там, как есть, соглядатаи и душегубцы.
— Правду сказывал, — не спуская с Великого князя леденящего взгляда, ответил едва различимый в темноте лик собеседника. — Но в правде той лжи через край.
— Как то понимать?
— Как есть, так и понимай. Неужто мне следует Великому князю все разжевать да в рот положить? Одно тебе скажу: пойдешь тут с плеча рубить — и на своих плечах головы недосчитаешься.
— Ишь ты! — досадливо отозвался Мономах. — Ты, демон, вон уже, гляжу, недосчитался. А кстати, об иной главе сегодня пустое болтали.
— О чем ты?
— Да нынче малец один во дворе языком трепал, что башка, которую Мстислав у змия речного снес, и не змиева вовсе, а невесть чья.
— Малец трепался? — Горящие в темноте глаза, казалось, увеличились в два раза. — Как звать?
— Кочедыжником.
— Вот, значит, как. — Княжий советник понизил голос. — Ну что ж, это меняет дело. Ты вопрошал, как тебе со злыднями ромейскими поступить.
— Думал только спросить.
— Сие не важно. С собою бери.
— Так ведь…
Глаза собеседника внезапно погасли, знаменуя окончание разговора.