канцлер был положен на плаху, чтоб только научить тогдашних новых сенаторов, как с благопристойностью сидеть и рассуждать в Сенате. Взяв эпок
царствования императрицы Елисаветы Петровны, князь Трубецкой тогда первую часть времени своего прокурорства производил по дворскому фаверу как
случайный человек, следовательно, не законы и порядок наблюдал, но все мог, все делал и, если осмелиться сказать, все прихотливо развращал, а
потом сам стал быть угодником фаворитов и припадочных людей. Сей эпок заслуживает особливое примечание: в нем все было жертвовано настоящему
времени, хотениям припадочных людей и всяким посторонним, малым приключениям в делах. Образ восшествия на престол покойной императрицы требовал
ее разумной политики, чтоб, хотя сначала, сообразоваться сколько возможно с неоконченными уставами правления великого ее родителя, вследствие
чего тотчас был истреблен учрежденный до того во всей государственной форме Кабинет, который, особливо наконец когда Бирон упал, принял было
такую форму, которая могла произвесть государево общее обо всем попечение. Ее величество вспамятовала, что у ее отца государя был домовый
кабинет, из которого, кроме партикулярных приказаний, ордеров и писем, ничего не выходило, приказала и у себя такой же учредить.
Ее величество вспамятовала, что у ее отца государя был домовый
кабинет, из которого, кроме партикулярных приказаний, ордеров и писем, ничего не выходило, приказала и у себя такой же учредить. Тогдашние
случайные и припадочные люди воспользовались сим домашним местом для своих прихотей и собственных видов и поставили средством оного всегда
злоключительный общему благу интервал между государя и правительства. Они, временщики и куртизаны, сделали в нем, яко в безгласном и никакого
образа государственного не имеющем месте, гнездо всем своим прихотям, чем оно претворилось в самый вредный источник не токмо государству, но и
самому государю. Вредное государству, потому что стали из него выходить все сюрпризы и обманы, развращающие государственное правосудие, его
уставы, его порядок и его пользу под формою именных указов и повелений во все места; вредное самому государю, потому что и те сами, кои такие
коварные средства употребляют для прикрытия себя пред публикою, особливо стараются возлагать на счет собственного государева самоизволения все
то, что они таким образом ни производили, ибо в таком безгласном и в основании своем несвойственном правительству государственному месте
определенная персона для производства дел может себя почитать не подверженным суду и ответу пред публикою. Ласкатели же государю говорят: ведь
де у вас есть свой Кабинет: извольте чрез него приказывать. Вредное различение! Будто б все места правительства не равно собственные были
самодержавного государя, когда и государство все его быть должно. Да только разница в том, что, когда государевы дела выходят из сих мест
правительства, всякий сюрприз и ошибку публика приписывает министрам государевым, которые особливым побуждением обязаны оное предостерегать и
сами так дерзко не могут взлагать то на государя, будучи честью и званием также обязаны к отчету в их поведении не токмо пред своим государем,
но и перед публикою. В таком положении государство оставалось подлинно без общего государского попечения с течением только обыкновенных дел по
одним указам всякого сорта. Государь был отдален от правительства. Прихотливые и припадочные люди пользовались Кабинетом, развращали форму и
порядок и хватали отовсюду в него дела на бесконечную нерешимость пристрастными из него указами и повелениями. Сего не довольно: они тут родили
еще новое место, страннее уже первого, и по дежурству от генерал адъютантства не военными командами распоряжали, но государственные распорядки
делали и ими правили; в наследство и дележ партикулярных людей без законов и причин мешались; домы их печатали; у одного отнимали, другому
отдавали. Между тем большие и случайные господа пределов не имели своим стремлениям и дальним видам, государственные оставались без призрения;
все было смешано; все наиважнейшие должности и службы претворены были в ранги и в награждения любимцев и угодников; везде фавер и старшинство
людей определяло; не было выбору способности и достоинству. Каждый по произволу и по кредиту дворских интриг хватал и присвоивал себе
государственные дела, как кто которыми думал удобнее своего завистника истребить или с другим против третьего соединиться. Если кроме
самоизвольства оставались еще какие штатские правила, то, конечно, они были те, по которым внутреннее государства состояние насильствовано и
жертвовано для внешних политических дел, чем наконец и едва не взаимными ли сюрпризами зависти между собою, завелася война в то самое время,
когда дошло до высочайшей степени бесстрашие, лихоимство, расхищение, роскошь, мотовство и распутство в имениях и в сердцах. Увидели
скоропостижную войну, требующую действительных ресурсов.
Увидели
скоропостижную войну, требующую действительных ресурсов. Нужно стало собрать в одно место раскиданные части, составляющие государство и его
правление. Сделали конференцию, монстр, ни на что не похожий: не было в ней ничего учрежденного, следовательно, все безответственное, и, схватя