а кончил преподаванием русской словесности; Савич преподавал географию.
Второй труд Поповского был также перевод Локковой книги о воспитании. Другой русский профессор, Барсов, начал преподаванием математики,
а кончил преподаванием русской словесности; Савич преподавал географию.
С 1756 года начали наезжать в Москву иностранные профессора, так что университет для их помещения выхлопотал себе право иметь собственную
гостиницу. Московская публика знакомилась с новым учреждением посредством публичных актов, которые бывали довольно часто: перед началом и концом
курса и в высокоторжественные дни. На этих актах кроме чтения речей профессорами устраивались диспуты между студентами под руководством
профессоров. Так, 17 декабря 1758 года на акте был диспут из натуральной теологии на латинском языке под руководством профессора теологии
Фромана. Наконец, публика могла входить в связь с университетом посредством публичных курсов (которые тогда назывались приватными, а
университетские курсы для студентов назывались публичными). Профессор Дильтей немедленно по приезде своем в 1756 году объявил приватные лекции о
праве натуральном на французском языке с обещанием весь курс окончить в полгода. В 1761 году Дильтей читал публичные лекции о естественном
праве, геральдике, истории и географии; цена каждому курсу была 12 рублей, с неимущих же никакого платежа не требовалось. В 1762 году Дильтей
объявил, что начнет приватные исторические лекции на французском языке и обучать будет универсальной истории и хронологии от сотворения света до
Р. X. Но чтоб не терять времени в писании оных уроков, то он сочинил и перевел свои исторические лекции и издал их в печать по два рубля
экземпляр. А ежели любители наук сею книжкою пользоваться пожелают, не слушая толкования, то оные имеют прислать два рубля в дом помянутого
профессора с изъявлением своего имени и ранга, почему немедленно получат три первые листа. Дильтей сначала составлял один весь юридический
факультет, и только с 1764 года видим другого профессора, юриста Лангера. В 1765 году Дильтей имел большие неприятности в университете: от него
хотели избавиться, наряжено было следствие, причем главный упрек состоял в нерадении. Дильтей с своей стороны указывал, что в последнее время у
него был один только студент, что для успешного преподавания русской юриспруденции необходимо прежде положить основания в изучении права
естественного и римского и русские законы расположить в какой нибудь системе, причем излагать их должны русские профессора на русском языке.
Дело дошло до императрицы Екатерины, которая именным указом велела оставить Дильтея в университете.
В медицинском факультете сначала был также один профессор, Керштенс, читавший врачебное веществословие; в 1764 году поступил Эразмус, первый
открывший кафедру анатомии, хирургии и повивального искусства; для его лекций был устроен анатомический театр; но полиция не хотела исполнять
требований университетского начальства, не доставляла трупов.
В 1757 году читался в университете на французском языке курс экспериментальной физики аббатом Франкози. «Собрание было немалое любителей наук,
между которыми находились и дамские персоны».
В обеих гимназиях было 36 учителей: 16 русских и 20 иностранцев. О преподавании в этих гимназиях мы имеем несколько известий в записках Фон
Визина, бывшего одним из первых учеников университета. Здесь для уразумения слов Фон Визина надобно заметить, что гимназии были слиты с
университетом и об ученике, проходившем гимназический курс, говорилось, что он учится в университете. «Самая справедливость, — говорит Фон
Визин, — велит мне предварительно признаться, что нынешний (т.
е. позднейший) университет уже не тот, какой при мне был. Учителя и ученики совсем
ныне других свойств, и, сколько тогдашнее положение сего училища подвергалось осуждению, столь нынешнее похвалы заслуживает, Я скажу в пример
бывший нам экзамен в нижнем латинском классе. Накануне экзамена делают приготовление; вот в чем оно состоит: учитель наш пришел в кафтане, на
коем было пять пуговиц, а на камзоле четыре; удивленный сею странностию, спросил я учителя о причине. «Пуговицы мои вам кажутся смешны, —
говорил он, — но оне суть стражи вашей и моей чести, ибо на кафтане значут пять склонений, а на камзоле — четыре спряжения; итак, — продолжал
он, ударя по столу рукою, — извольте слушать все, что говорить стану. Когда станут спрашивать о каком нибудь имени, какого склонения, тогда
примечайте, за которую пуговицу я возьмусь: если за вторую, то смело отвечайте: второго склонения. С спряжениями поступайте, смотря на мои
камзольные пуговицы, и никогда ошибки не сделаете». Вот каков был экзамен наш! Тогдашний наш инспектор покровительствовал одного немца, который
принят был учителем географии. Учеников у него было только трое. Но как учитель наш был тупее прежнего латинского, то пришел на экзамен с полным
партищем пуговиц, и мы, следственно, экзаменованы без всякого приготовления. Товарищ мой спрошен был: «Куда течет Волга?» «В Черное море», —
отвечал он. Спросили о том же другого моего товарища. «В Белое», — отвечал тот. Сей же самый вопрос сделан был мне. «Не знаю», — сказал я с