король, причиною, побудившею Рексина на такие поступки, считает дурное и распущенное хозяйство; вероятно, он прельстился на деньги и допустил
подкупить себя какой нибудь из недоброжелательных держав.
Сообщая об этом Обрезкову, Панин просил его обходиться осторожно и с новым прусским
министром, впрочем, полагался совершенно на благоразумие Обрезкова; вообще же взгляд его на это дело состоял в том, что хотя король прусский и
мог дать повод Рексину распространить интриги, противные союзу между Россиею и Пруссиею, какими нибудь повелениями, касающимися проволочки
неопределенных отношений между Турциею и Польшею, медленности в признании королем Станислава Августа, однако из уверений Фридриха II и из его
решения отозвать и предать Рексина суду можно заключить, что последний далеко зашел за пределы королевских наставлений и что король прусский по
той или другой причине сильно почувствовал затруднительность своего положения и, чтоб выйти из него, снова обязался поддерживать при Порте
русские интересы, и отступить скоро от них будет для него уже труднее. Затруднительное положение Фридриха увеличилось еще тем, что Панин прочел
Сольмсу копию с письма английского посла в Константинополе Гренвиля к английскому же министру в Петербурге Макартнею; в письме сообщалось о тех
же поступках Рексина против России с прямым указанием, что нерешительность и беспокойство Порты по делам польским происходят более от внушений
Рексина, чем от министров неприязненных России дворов.
На юге, в Турции, трудно было отличить поведение союзника от поведения врагов; на севере, в Швеции, борьба была более открытая. В январе
Остерман извещал, что, несмотря на все интриги и денежные издержки французской партии, ландмаршалом выбран патриот полковник Рудбек;
благонамеренные не жалели никакого труда при достижении этой цели и ревностно следовали советам Остермана. «Правда, — писал Остерман, — что мною
и английским министром издержана немалая сумма денег; зато с 1738 года никогда не было такого благополучного сейма, ибо все четыре оратора
выбраны из числа благонамеренных». Но Остерман сообщал и неприятное известие: королева старалась поместить в Секретную комиссию шесть знатных
членов французской партии. Напрасно прусский министр Кокцей представлял ей, как это вредит общему делу; она отвечала, что если в этом случае не
будет исполнено ее желание, то она удалится в Дротнингольм, и прибавила: «Очень жаль, что мои мысли никогда не сходятся с братними, и удивляюсь,
как это другие державы хотят лучше моего знать, на кого из здешних людей полагаться; очень естественно, что я должна вступаться в дело, которое
так близко касается моего дома». «Какие нибудь да есть тайные обольщения французского двора, — писал Остерман. — Королева, конечно, льстится
посредством французского двора получить больше власти, чем посредством в. и. в ства. Опасность состоит в том, что если королева будет продолжать
оказывать такую же холодность к благонамеренным и предпочтение членам французской партии (как, например, на другой день избрания ландмаршала
посадила его к игре младшего принца Карла, а к себе взяла членов французской и придворной партии), то это может воспрепятствовать
благонамеренным содействовать вашему намерению в пользу королевскую».
На основании донесений Остермана Панин написал для императрицы свое мнение: «По видимому, их шведские величества не престанут предпочитать
разумному удовольствию свои беспредельные желания. Ваше в ство, конечно, уже свято исполнили, что долг дружбы и свойство требовать мог,
следовательно, по всем существительным резонам никто более зазрить не может, когда соизволите указать их оставить их собственным интригам и
жребию, а напротив того, постановить дела благонамеренной партии на таком основании, чтоб без дворовой зависимости с единым вашим подкреплением
она оставалась в поверхности, к исполнению чего уже немного лишнего труда надобно, тем наипаче, что можно королю оставить всегда отворенную
дверь с нею соединиться».
«Какие нибудь да есть тайные обольщения французского двора, — писал Остерман. — Королева, конечно, льстится
посредством французского двора получить больше власти, чем посредством в. и. в ства. Опасность состоит в том, что если королева будет продолжать
оказывать такую же холодность к благонамеренным и предпочтение членам французской партии (как, например, на другой день избрания ландмаршала
посадила его к игре младшего принца Карла, а к себе взяла членов французской и придворной партии), то это может воспрепятствовать
благонамеренным содействовать вашему намерению в пользу королевскую».
На основании донесений Остермана Панин написал для императрицы свое мнение: «По видимому, их шведские величества не престанут предпочитать
разумному удовольствию свои беспредельные желания. Ваше в ство, конечно, уже свято исполнили, что долг дружбы и свойство требовать мог,
следовательно, по всем существительным резонам никто более зазрить не может, когда соизволите указать их оставить их собственным интригам и
жребию, а напротив того, постановить дела благонамеренной партии на таком основании, чтоб без дворовой зависимости с единым вашим подкреплением