Прежде примас Потоцкий получал пенсии в год по 15000 рублей, и если вашему импер. величеству будет угодно, то можно эту пенсию разделить так,
чтобы примас и литовский гетман Масальский получали в год по 8000 рублей. Сколько мне известно, еще никто из них ни к какой иностранной державе
не привязан, а чтоб этого сделаться не могло, то не угодно ли будет вашему императорскому величеству надлежащие указы о пенсиях прислать ко мне
немедленно». Канцлер сделал на этой реляции заметку: «Известное дело, что без раздачи в Польше денег и пенсионов невозможно по намерениям своим
с успехом достигнуть: не соизволите ли, ваше величество, указать г. Кейзерлингу из посланной к нему суммы денег представленным от него персонам
ныне выдать по 3000 червонных с обнадеживанием ежегодных впредь пенсионов и чтоб граф Кейзерлинг постарался и гетмана Браницкого в наши интересы
преклонить, представя ему знатную сумму денег». Императрица написала: «Быть по сему и отдать на рассмотрение графу Кейзерлингу. Известно, что он
по пустому не раздаст». От 4 февраля Кейзерлинг доносил: «Время созванного к 23 числу этого месяца сенатус консилиума приближается, и уже
некоторые сенаторы находятся здесь; думают, что это собрание будет очень многочисленно, потому что всячески стараются большинством голосов
достигнуть в Сенате по курляндскому делу того, чего нельзя достигнуть законами и справедливостию. По нынешнему состоянию республики двор в этом
собрании может всегда иметь большинство голосов, ибо чины и награды, которые по pacta conventa должны доставаться только заслуженным и искусным
людям, с лишком 12 лет получали только такие, которые соглашались на все, угодное двору, следовательно, слепое послушание заступает теперь место
всех заслуг.
Легко поэтому рассудить можно, сколько нынешнее правление этой вольной республики отступает от первого своего учреждения и походит
почти на аристократию: от этого, наконец, мало помалу может произойти и неограниченная власть. Если б нынешний король был других мыслей и если б
министерство имело более разума, искусства и силы, то было бы легко королевскую власть распространить. Шляхта может о правах своих говорить
только на сеймах, а так как сеймы постоянно разрываются, то не остается ей способа оспаривать то, что противно законам и вольности.
Состоятельность сеймов есть защита вольности; но кажется, что шляхта этого не примечает, ибо она с лишком 20 лет привыкла видеть, как сеймы
разрываются, и чрез это вырывается у нее из рук случай говорить о своих правах. Шляхетская вольность есть одно только пустое имя, власть,
подкрепляющая государственную вольность, роздана теперь таким, которые следуют желаниям двора и совершенно пренебрегают уставами
государственными. Доказательством служит отдача Курляндии принцу Карлу без согласия сейма, что прямо запрещено конституцией 1607 года. Противная
партия оспорить этого не может и только заявляет, что решение курляндских дел принадлежит королю и республике, а не России. Я им отвечаю на это,
что в России не намерены ничего решать, что дело решено конституциею 1736 года, когда Курляндия отдана герцогу Бирону, а ваше величество никогда
не допустите, чтоб решение всей республики было ниспровергнуто частию ее; а что решено, того нечего решать. Говорят, что после нынешнего сенатус
консилиума созван будет в мае месяце чрезвычайный сейм. Небесполезно было бы, если б ваше императорское величество указать соизволили стоящим по
польской границе войскам вашим быть в готовности к походу».
В сенатус консилиуме из 60 сенаторов 48 признали принца Карла законным герцогом курляндским и решили начать уголовный процесс против Бирона и
его приверженцев. Получивши об этом известие, Екатерина написала Воронцову: «Пошлите г. Борху сказать, что, видя от его короля не иное, как
крайнее мне оскорбление и его собственный (Борха) поступок по двора его наставлению (равно сослаться на декларацию об императорском титуле), я
повелеваю ему в 48 часов отселе выехать, в противном случае прикажу его выпроводить. И прибавить к тому, что результат сенатус консилиума тому
причиною, из которой видится, что они хотят меня принудить из приятельского поступка выходить, хотя в сем случае саксонская министерия не более
благопристойных мер взяла, как и во всем, и столь республику оскорбила, сколь и меня. Чтоб они знали, что я герцога Эрнеста Иоганна и вольности
польской защищать буду всем, чем Бог меня благословил».
Этим раздражением пользовались Чарторыйские. Приведенное донесение Кейзерлинга показывает, что старик находился под сильным их влиянием, под их
влиянием он натолковывал своему двору, как опасно единогласие на польских сеймах: Чарторыйским нужно было мало помалу склонить русский двор к
поданию помощи в нужных им преобразованиях. Между тем Чарторыйские по прежнему настаивали на необходимости конфедерации. В промемории, поданной
ими Кейзерлингу, они писали: «В актах конфедерации будет говориться от имени короля Августа III, которому можно сказать то же, что Граммон
сказал Людовику XIV: мы вели войну с Мазарином, исполняя свои обязанности к вашему величеству». Для успеха конфедерации Чарторыйские требовали,