Он ввел Давида в свой кабинет и усадил его
на маленьком островке, к которому со всех сторон подступало бурное море
книг.
Господин Бриль был добросовестным человеком. Он и глазом не моргнул,
заметив увесистую рукопись в четыре пальца толщиной. Он разгладил пухлый
свиток на колене и начал читать. Он не пропускал ничего, вгрызаясь в кипу
бумаги, как червь вгрызается в орех в поисках ядра.
Между тем Давид сидел на своем островке, с трепетом озирая бушующие
вокруг него волны литературы. Книжное море ревело в его ушах. Для плавания
по этому морю у него не было ни карты, ни компаса. Наверно, половина всех
людей в мире пишет книги, решил Давид.
Господин Бриль добрался до последней страницы. Он снял очки и протер их
носовым платком.
— Как чувствует себя мой друг Папино? — осведомился он.
— Превосходно, — ответил Давид.
— Сколько у вас овец, господин Миньо?
— Вчера я насчитал триста девять. Моему стаду не посчастливилось.
Раньше в нем было восемьсот пятьдесят овец.
— У вас есть жена и дом, и вы жили в довольстве. Овцы давали вам все,
что нужно Вы уходили с ними в поля, дышали свежим, бодрящим воздухом, и
сладок был хлеб, который вы ели. Вам оставалось только глядеть за своим
стадом и, отдыхая на лоне природы, слушать, как в соседней роще свистят
черные дрозды. Я пока что не отклонился от истины?
— Все это было так, — ответил Давид.
— Я прочел все ваши стихи, — продолжал господин Бриль, блуждая взором
по своему книжному морю и словно высматривая парус на горизонте. — Поглядите
в окно, господин Миньо, и скажите мне, что вы видите вон на том дереве.
— Я вижу ворону, — отвечал Давид, посмотрев, куда ему было указано.
— Вот птица, — сказал господин Бриль, — которая поможет мне исполнить
мой долг. Вы знаете эту птицу, господин Миньо, она считается философом среди
пернатых. Ворона счастлива, потому что покорна своей доле. Нет птицы более
веселой и сытой, чем ворона с ее насмешливым взглядом и походкой вприпрыжку.
Поля дают ей все, что она пожелает. Никогда она не горюет о том, что
оперение у нее не так красиво, как у иволги. Вы слышали, господин Миньо,
каким голосом одарила ее природа? И вы думаете, соловей счастливее?
Давид встал. Ворона хрипло каркнула за окном.
— Благодарю вас, господин Бриль, — медленно произнес он. — Значит,
среди всего этого вороньего карканья не прозвучало ни единой соловьиной
ноты?
— Я бы не пропустил ее, — со вздохом ответил господин Бриль. — Я прочел
каждое слово. Живите поэзией, юноша, и не пытайтесь больше писать.
— Благодарю вас, — повторил Давид. — Пойду домой, к моим овцам.
— Если вы согласитесь пообедать со мной, — сказал книжник, — и
постараетесь не огорчаться, я подробно изложу вам мою точку зрения.
— Нет, — сказал Давид, — мне надо быть в поле и каркать на моих овец.
— Нет, — сказал Давид, — мне надо быть в поле и каркать на моих овец.
И со свертком стихов подмышкой он побрел обратно в Вернуа. Придя в
деревню, он завернул в лавку Циглера — армянского еврея, который торговал
всякой всячиной, попадавшей ему в руки.
— Друг, — сказал Давид, — волки таскают у меня овец из стада. Мне нужно
какое- нибудь огнестрельное, оружие. Что вы можете предложить мне?
— Несчастливый у меня сегодня день, друг Миньо, — отвечал Циглер,
разводя руками. — Придется, видно, отдать вам за бесценок великолепное
оружие. Всего лишь на прошлой неделе я приобрел у бродячего торговца целую
повозку разных вещей, которые он купил на распродаже имущества одного
знатного вельможи, я не знаю его титула. Этот господин был отправлен в
ссылку за участие в заговоре против короля, а замок его и все достояние —
проданы с молотка по приказу короны. Я получил и кое-что из оружия, —
превосходнейшие вещицы. Вот пистолет — о, это оружие, достойное принца! Вам
он обойдется всего лишь в сорок франков, друг Миньо, и пусть я потеряю на
этом деле десять франков. Но, может быть, вам требуется аркебуза…
— Пистолет мне подойдет, — отвечал Давид, бросая деньги на прилавок. —
Он заряжен?
— Я сам заряжу его, — сказал Циглер, — а если вы добавите еще десять
франков, дам вам запас пороха и пуль.
Давид сунул пистолет за пазуху и направился домой. Ивонны не было, в
последнее время она часто уходила к соседкам. Но в кухонном очаге еще тлел
огонь. Давид приоткрыл печную дверцу и кинул сверток со стихами на красные
угли. Бумага вспыхнула, пламя взвилось, и в трубе раздался какой-то
странный, хриплый звук.
— Карканье вороны, — сказал поэт.
Он поднялся на свой чердак и захлопнул дверь. В деревне стояла такая
тишина, что множество людей услышало грохот выстрела из большого пистолета.
Жители толпой бросились к дому Давида и, толкаясь, побежали на чердак,
откуда тянулся дымок.
Мужчины положили тело поэта на постель, кое-как прикрыв разодранные
перышки несчастной вороны. Женщины трещали без умолку, состязаясь в
выражении сочувствия. Несколько соседок побежали сообщить печальную весть
Ивонне.
Господин Папино, любознательный нос которого привел его на место
происшествия одним из первых, подобрал с пола пистолет и со смешанным
выражением скорби и восхищения стал разглядывать серебряную оправу.
— На этом пистолете, — вполголоса заметил он кюре, отводя его в
сторону, — фамильный герб монсеньера маркиза де Бопертюи.