Но вернемся
к рассказу.
Местные Асторы устроили нас с Фергюсом в клубе Стоножки, бревенчатом
строении на сваях, вбитых в берег в полосе прибоя. Прилив там не достигает
больше девяти дюймов. Все столпы, светочи и сливки оратамского общества
приходили к нам на поклон. Только не воображайте, что их интересовал Герр
Месс. О нет, они прослышали о приезде Джадсона Тэйта.
Как-то днем мы с Фергюсом Мак-Махэном сидели на террасе, обращенной к
морю, пили ром со льда и беседовали.
— Джадсон, — говорит мне Фергюс, — в Оратаме живет ангел.
— Если это не архангел Гавриил, — возразил я, — зачем говорить об этом
с таким видом, словно вы услышали трубный глас?
— Это сеньорита Анабела Самора, — сказал Фергюс. — Она прекрасна,
как… как… как я не знаю что.
— Браво! — воскликнул я, от души смеясь. — Вы описываете красоту вашей
возлюбленной с красноречием истинного влюбленного. Это мне напоминает
ухаживания Фауста за Маргаритой — если только он за ней действительно
ухаживал, после того как провалился в люк на сцене.
— Джадсон, — сказал Фергюс. — Вы с вашей носорожьей внешностью,
конечно, не можете интересоваться женщинами. А я по уши влюбился в мисс
Анабелу. И говорю вам об этом недаром.
— О, seguramente, — ответил я. — Я знаю, что похож с фасада на
ацтекского идола, который охраняет никогда не существовавшие сокровища в
Джефферсоновском округе на Юкатане. Но зато у меня есть другие достоинства.
Я, например, Самый Главный на всю эту страну от края до края и немножко
дальше. А кроме того, если я берусь участвовать в состязании, которое
включает голосовые, словесные и устные упражнения, я обычно не ограничиваюсь
произнесением звуков, напоминающих технически несовершенную граммофонную
запись бреда медузы.
— А я вот не умею вести светские разговоры, — добродушно признался
Фергюс. — Да и всякие другие тоже. Потому-то я и заговорил с вами о
сеньорите Анабеле. Вы должны помочь мне.
— Каким образом? — спросил я.
— Мне удалось, — сказал Фергюс, — подкупить дуэнью Анабелы Франческу.
Джадсон! — продолжал Фергюс. — Вы пользуетесь славой великого человека и
героя.
— Пользуюсь, — подтвердил я. — И заслуженно пользуюсь.
— А я, — сказал Фергюс, — самый красивый мужчина на всем пространстве
от арктического круга до антарктических льдов.
— Готов признать это, — сказал я, — но с некоторыми оговорками по линии
географии и физиогномики.
— Вот бы нам с вами объединиться, — продолжал Фергюс, — тогда б уж мы
наверняка добыли сеньориту Анабелу Самора. Но беда в том, что она ведь из
старинного испанского рода и недосягаема, как звезда небесная; ее и
увидеть-то можно только издали, когда она выезжает в фамильном carruaje (1)
на послеобеденную прогулку по городской площади, или же вечером покажется на
минуту за решеткой окна.
Но беда в том, что она ведь из
старинного испанского рода и недосягаема, как звезда небесная; ее и
увидеть-то можно только издали, когда она выезжает в фамильном carruaje (1)
на послеобеденную прогулку по городской площади, или же вечером покажется на
минуту за решеткой окна.
— А для кого же из нас двоих мы ее будем добывать? — спросил я.
— Конечно, для меня, — сказал Фергюс. — Вы ведь ее и не видали никогда.
Так вот, по моей просьбе Франческа указала ей во время прогулки на меня и
сказала, что это вы. Теперь всякий раз, когда она видит меня на городской
площади, она думает, что перед нею дон Джадсон Тэйт, прославленный храбрец,
государственный деятель и романтический герой. Как же ей устоять перед
человеком с вашей славой и моей красотой? Про все ваши увлекательные подвиги
она, конечно, слышала. А меня она видела. Может ли женщина желать большего?
— А может ли она удовольствоваться меньшим? — спросил я. — Как нам
теперь из общей суммы достоинств вычесть то, что принадлежит каждому в
отдельности, и как мы будем делить остаток?
Тут Фергюс изложил мне свой план.
В доме алькальда Луиса Самора имелся, разумеется, patio — внутренний
дворик с калиткой на улицу. Окно комнаты его дочери выходило в самый темный
угол этого дворика. Так знаете, что придумал Фергюс Мак-Махэн? В расчете на
мой несравненный, искрометный, чарующий дар слова он захотел, чтобы я проник
в patio под покровом ночи, когда не видно будет моего безобразного лица, и
нашептывал сеньорите Анабеле любовные речи от его имени — от имени красавца,
виденного ею на городской площади, которого она принимала за дона Джадсона
Тэйта.
Почему же мне было и не оказать эту услугу моему другу Фергюсу
Мак-Махэну? Ведь он мне льстил такой просьбой — потому что тем самым
откровенно признавал свои недостатки.
— Ладно, мой хорошенький раскрашенный бессловесный восковой херувимчик,
— сказал я. — Так уж и быть, помогу вам. Устраивайте все, что нужно
устроить, доставьте меня с наступлением ночи под заветное окошко, так, чтобы
я мог запустить фейерверк своего красноречия под аккомпанемент лунного
света, — и сеньорита ваша.
— Только прячьте от нее свое лицо, Джад, — сказал Фергюс. — Ради всего
святого, прячьте от нее свое лицо. Если говорить о чувствах, то я ваш друг
но гроб жизни, но тут вопрос чисто деловой. Умей я сам вести разговоры, я бы
к вам не обратился. Но я считаю, что если она будет видеть меня и слышать
вас, победа обеспечена.
— Кому, вам? — спросил я.
— Да, мне, — ответил Фергюс.
После этого Фергюс вместе с дуэньей Франческой занялся приготовлениями,
и через несколько дней мне принесли длинный черный плащ с высоким воротником
и в полночь провели меня к дому алькальда. Мне пришлось постоять некоторое
время в patio под окном; наконец, над моей головой послышался голос, тихий и
нежный, как шелест ангельских крыльев, и за решеткой обозначились смутные
очертания женской фигуры в белом.