Так, вероятно, выглядели африты, или
джины, выпущенные рыбаком из запечатанного сосуда. Звали его Джадсон Тэйт; я
это узнал потом, но для удобства рассказа буду с самого начала называть его
по имени. На шее у него был зеленый шелковый галстук, пропущенный сквозь
топазовое кольцо, а в руке — трость из позвонков акулы.
Джадсон Тэйт обратился ко мне с пространными расспросами об улицах и
отелях Нью- Йорка, сохраняя при этом небрежный тон человека, у которого вот
сейчас, только что, вылетели из памяти кое-какие незначительные подробности.
У меня не было никаких поводов обойти молчанием тот уютный отель в деловой
части города, в котором жил я сам, а потому начало вечера застало нас уже
вкусившими сытный обед (за мой счет) и вполне готовыми вкушать приятный
отдых и дым сигары в удобных креслах в тихом уголке салона.
Видно, Джадсона Тэйта беспокоила какая-то мысль, и ему хотелось
поделиться этой мыслью со мной. Он уже считал меня своим другом, и, глядя на
его темно- коричневую боцманскую ручищу, которой он рубил воздух у меня
перед носом, подчеркивая окончания своих фраз, я думал: «А что, если он так
же скор на вражду, как и на дружбу?»
Как только этот человек заговорил, я обнаружил, что он наделен
своеобразным даром. Его голос был точно музыкальный инструмент, звук
которого проникает в душу, и он мастерски, хотя и несколько нарочито, играл
на этом инструменте. Он не старался заставить вас забыть о безобразии его
лица; напротив, он точно выставлял это безобразие напоказ, делая его частью
той магической силы, которою обладала его речь. Слушая с закрытыми глазами
дудочку этого крысолова, вы были готовы идти за ним до самых стен Гаммельна.
Идти дальше вам помешало бы отсутствие детской непосредственности. Но пусть
он сам подбирает мелодию к нижеследующим словам; тогда, если слушателю
станет скучно, можно будет сказать, что виновата музыка.
— Женщины, — объявил Джадсон Тэйт, — загадочные создания.
Мне стало досадно. Не для того я уселся с ним тут, чтобы выслушивать
эту старую, как мир, гипотезу, этот избитый, давным-давно опровергнутый,
облезлый, убогий, порочный, лишенный всякой логики откровенный софизм, эту
древнюю, назойливую, грубую, бездоказательную, бессовестную ложь, которую
женщины сами же изобрели и сами всячески поддерживают, раздувают,
распространяют и ловко навязывают всему миру с помощью разных тайных,
искусных и коварных уловок, для того чтобы оправдать, подкрепить и усилить
свои чары и свои замыслы.
— Ну, разве уж так! — сказал я
— Вы когда-нибудь слышали об Оратаме? — спросил он меня.
— Что-то такое слышал, — ответил я. — Это, кажется, имя
танцовщицы-босоножки… или нет, название дачной местности, а, может быть,
духи?
— Это город, — сказал Джадсон Тэйт. — Приморский город в одной стране,
о которой вам ничего не известно и в которой вам все было бы непонятно.
— Приморский город в одной стране,
о которой вам ничего не известно и в которой вам все было бы непонятно.
Правит этой страной диктатор, а жители занимаются главным образом
революциями и неповиновением властям. И вот там-то разыгралась жизненная
драма, в которой главными действующими лицами были Джадсон Тэйт, самый
безобразный из всех людей, живущих в Америке, Фергюс Мак-Махэн, самый
красивый из всех авантюристов, упоминающихся в истории и в литературе, и
сеньорита Анабела Самора, прекрасная дочь алькальда Оратамы. И еще запомните
вот что: единственное место на всем земном шаре, где встречается растение
чучула, — это округ Триента-и-трес в Уругвае. Страна, о которой я говорю,
богата ценными древесными породами, красителями, золотом, каучуком, слоновой
костью и бобами какао.
— А я и не знал, что в Южной Америке имеется слоновая кость, — заметил
я.
— Вы дважды впали в ошибку, — возразил Джадсон Тэйт, распределив эти
слова на целую октаву своего изумительного голоса. — Я вовсе не говорил, что
страна, о которой идет речь, находится в Южной Америке, — я там был
причастен к политике, мой друг, и это вынуждает меня соблюдать осторожность.
Но так или иначе, я играл с президентом республики в шахматы фигурами,
выточенными из носовых хрящей тапира — местная разновидность породы
perissodactyle ingulates, встречающейся в Кордильерах, — а это, с вашего
разрешения, та же слоновая кость. Но я хотел вести рассказ о любви, о
романтике и о женской природе, а не о каких- то зоологических животных.
Пятнадцать лет я был фактическим правителем республики, номинальным
главою которой числился его президентское высочество тиран и деспот Санчо
Бенавидес. Вам, верно, случалось видеть его снимки в газетах — такой рыхлый
черномазый старикан с редкой щетиной, делающей его щеки похожими на валик
фонографа, и со свитком в правой руке, совсем как на первом листе семейной
библии где обычно записываются дни рождений. Так вот этот шоколадный
диктатор был одно время самой заметной фигурой на всем пространстве от
цветной границы до параллелей широты. Можно было только гадать, куда
приведет его жизненный путь — в Чертог Славы или же в Управление по Топливу.
Он безусловно был бы прозван Рузвельтом Южного Континента, если бы не то
обстоятельство, что президентское кресло занимал в это время Гровер
Кливленд. Обычно он сохранял свой пост два или три срока кряду, затем
пропускал одну сдачу, предварительно назначив себе преемника.
Но не себе был он обязан блеском и славой имени
Бенавидеса-Освободителя. О нет! Он был обязан этим исключительно Джадсону
Тэйту. Бенавидес был только куклой на ниточке. Я подсказывал ему, когда
объявить войну, когда повысить таможенные тарифы, когда надеть парадные
брюки.