Один из шипов, зацепившись за мое предплечье, отломился от ветки и впился в кожу, окрасив свой кончик алой капелькой крови величиной с просяное зернышко.
Я вытащил занозу и… упал на колени.
То был Коготь.
Идеальный коготь, черный и блестящий, именно такой, каким я оставил его под алтарным камнем Пелерин. Все ветви на этом и других кустах были усеяны белыми цветами и такими же безупречными Когтями. Тот, что лежал на ладони, вспыхнул ярким светом, когда я взглянул на него.
В прошлом я расстался с Когтем, но сохранил маленький кожаный мешочек, который сшила Доркас. Теперь я достал его из ташки и, как прежде, повесил себе на шею, вновь сохранив в нем Коготь. И тут только, убрав его с глаз долой, я вспомнил, что видел именно такой куст в Ботанических Садах, в самом начале своего путешествия.
Никому не дано объяснить подобные явления. С тех пор как я обосновался в Обители Абсолюта, я беседовал с гептархом и с различными акариями; но они могли лишь предложить, что Предвечный почему?то решил явиться мне в облике этих растений.
Тогда, преисполненный удивления, я и не задумывался об этом — но, быть может, нас специально направили в незавершенный Песчаный Сад? Я уже нес с собой Коготь, хотя и сам не знал об этом; Агия незаметно для меня засунула его под клапан ташки. А что, если мы пришли в недостроенный Песчаный Сад для того, чтобы Коготь, пролетев по ветру Времени, мог с кем?то попрощаться? Да, эта идея абсурдна. Но в таком случае абсурдны и все другие идеи.
Однако настоящее потрясение — потрясение в прямом смысле, ибо я даже пошатнулся, как при ударе, — я испытал при мысли, что если Вечный Принцип заключался в том изогнутом шипе, который я нес на груди многие лиги, а теперь заключается в новом шипе (возможно, в том же самом), тогда он может содержаться в чем угодно, да, вероятно, и содержится — в каждом шипе на кустах, в каждой капле морской воды. Этот шип был Когтем потому, что все шипы являлись священными Когтями; песок в моих сапогах был священным, поскольку попал туда с морского берега, усыпанного священным песком. Кенобиты хранили мощи саньясинов потому, что те приблизились к Панкреатору. Но абсолютно все было приближено к Панкреатору и даже соприкасалось с ним, ибо все пролилось из его ладони. Все без исключения было священной реликвией. Я стянул сапоги, в которых зашел так далеко, и швырнул их в морские волны, чтобы не ступать в обуви по священной земле.
32. «САМРУ»
Я шагал вперед, словно могущественная армия, ибо ощущал себя в обществе всех тех, кто шествовал внутри меня. Меня окружала многочисленная охрана, да и сам я был личным охранником монарха. В моем войске встречались женщины, веселые и мрачные, а также дети, которые смеялись на бегу и, поддразнивая Эребуса и Абайю, бросали ракушки в морскую пучину.
Через полдня я добрался до устья Гьолла, такого широкого, что противоположный берег терялся в отдалении. Из воды торчали треугольники островов, а меж ними, словно облака меж горных вершин, держали свой путь корабли с волнующимися парусами. Я окликнул людей на судне, проплывавшем мимо, и попросил довезти меня до Нессуса. Со стороны я, должно быть, представлял довольно дикое зрелище: лицо в шрамах, разодранный плащ, выступающие ребра.
Тем не менее капитан (да воздается ему за его доброту) выслал к берегу шлюпку. Я заметил страх и благоговение в глазах гребцов. Возможно, на них произвел впечатление вид моих полузатянувшихся ран; но эти люди повидали много ран на своем веку, и я вспомнил, что испытал нечто подобное, когда впервые увидел лицо Автарха в Лазурном Доме, хоть он и не был высоким мужчиной, да, по правде говоря, и мужчиной?то не был.
Двадцать дней и ночей «Самру» плыл вверх по Гьоллу. Мы шли под парусом, когда представлялась возможность, а в остальное время гребли веслами — по дюжине длинных на каждом борту. То было тяжкое плавание для моряков, ибо, хотя течение медлительно, почти незаметно, поток стремится День и ночь, а широкое русло так извилисто, что к вечеру гребцы нередко видят то место, откуда принялись за дело, когда барабанный бой возвестил начало вахты.
Для меня же это плавание обернулось увеселительной прогулкой. Я предлагал свою помощь и в работе с парусами, и на веслах, но моряки неизменно отказывали мне. Тогда я обратился к капитану, человеку с хитроватой физиономией, чья внешность, казалось, говорила, что он живет не только мореходством, но и торговлей, и обещал хорошо заплатить ему по прибытии в Нессус. Однако он и слушать об этом не хотел, заявив (подергивая себя за ус, как обычно, когда желал продемонстрировать свою искренность), что мое общество — это уже достаточная награда для него и всей команды. Вряд ли они догадывались, что я — их Автарх. Из опасения встретиться с такими людьми, как Водалус, я не позволял себе ни малейшего намека на этот счет. Но, глядя мне в глаза и подмечая некоторые странности в поведении, они, похоже, посчитали меня адептом.
Эпизод с мечом капитана, вероятно, лишь подбросил пищу для их пересудов. Это был кракемарт, самый тяжелый из мечей на вооружении у моряков — клинком шириной в мою ладонь, круто изогнутый, с выгравированными на нем звездами, солнцами и другими символами, значение которых оставалось загадкой для хозяина. Капитан носил его в тех случаях, когда корабль приближался к береговым деревням или при встрече с другими судами, когда требовалось поддержать собственное достоинство. Но в остальное время меч лежал на шканцах. Там я и набрел на него, и, поскольку маялся от безделья, наблюдая, как на поверхности зеленой воды качаются щепки и кожура от фруктов, я достал половинку точильного камня и стал править лезвие. Скоро капитан, заметив, что я проверяю большим пальцем качество проделанной работы, принялся расхваливать свои способности фехтовальщика. Так как кракемарт был почти вдвое легче, чем «Терминус Эст», и имел короткую рукоять, меня немало позабавило это бахвальство; я с удовольствием слушал примерно полстражи. Случилось так, что возле меня лежала бухта пенькового каната, толщиной с мое запястье, и когда капитану наскучили собственные россказни, я попросил его и еще одного матроса растянуть кусок каната длиной кубита в три. Кракемарт разрезал его, как волосок, и не успели моряки перевести дух, как я подбросил меч в воздух к солнцу и поймал его на излете за рукоять.