Оставив их углубляться в историю, я один отправился проведать наших дам, пивших свой чай в малой гостиной. Здесь царила Ольга, взахлеб рассказывая внимательным слушательницам о своем замечательном времени. Я извинился, что вторгаюсь на сопредельную территорию, и примкнул к пассивной части аудитории. Софья Аркадьевна растеряно улыбнулась и ввела меня в курс дела:
— Ольга Глебовна рассказывает нам с Натали про русское студенчество.
— Ну, да, — воодушевилась Ольга, — у нас студенты делятся на нормальных, кто тусуется, и на ботаников.
— Я тоже любила ботанику, — призналась хозяйка, — сама в детстве собирала гербарий.
— Да, нет, ботаники не в том смысле, что которые ботаники, — прервала ее Оля, — я имела в виду, что наши ботаники — полный отстой, ну, зубрилы по-вашему, а нормальные — тусовщики. Ну, те, которые продвинутые, а другие — полный отстой! Неужели не понятно!
— Оля хочет сказать, что зубрил и тех, кто любит учиться, студенты называют «ботаниками», а те, кто только гуляет и развлекается, нормальные, продвинутые молодые люди, — ехидно перевел я на старорусский язык молодежный сленг.
— Меня больше интересует будущая революция, — вмешалась в разговор Наталья Александровна. — Оля, — обратилась она к Дубовой, — сколько я могу судить, Алексей Григорьевич ретроград и относится к революции отрицательно. Расскажите лучше вы сами, как все было на самом деле.
Ольга озадачено посмотрела на пылкую барышню и пожала плечами:
— Да это когда было! Я, конечно, в школе проходила. Леш, когда революции были — в пятом и семнадцатом? Потом, вроде, была гражданская война. Я в таких вещах не Копенгаген, мне это по барабану. Вот если про музыку, так вы в этом не рубите, у вас даже групп нет. Про революцию вы лучше у Арика спросите, он профессор и вообще чувак правильный, я от него уже который день тащусь. Он вот-вот Нобеля схватит, и мы с ним в Швецию двинем. Я еще не знаю, где лучше жить. Мне лично и здесь некисло, но с нормальной капустой лучше на западе жить.
— Ольга, кончай стебаться, — перебил я Дубову, — не видишь, что ли, что тебя не понимают. Говори нормальным языком.
— Да я, правда, почти ничего о революции не помню. Ну, сначала была революция, потом эта, как ее коллективизация, потом вроде война. Ты, Наташ, правда, не обижайся, ну зачем нам молодежи знать эти ваши разборки?
— А как же эмансипация, вот я вижу, вы, Ольга Глебовна, носите мужской костюм. Разве в ваше время барышни перестали носить платья? — спросила Софья Аркадьевна.
— Это вы про джинсы, что ли? — удивилась Ольга. — Так они женские. Понятно, что джинсы тоже уже отстой, но зато удобно. А если вы про тряпки, то у меня целый чемодан барахла, могу показать, что мы носим. Леш, ты свали отсюда, а то мне при тебе переодеваться неудобно.
Оставшись без дамского общества, я попробовал присоединиться к мужчинам, но те разговоры, что вели представители старшего поколения, только нагнали на меня скуку.
Дождавшись паузы в прениях сторон, я спросил разрешения у хозяина покопаться в его книжных шкафах и отправился в кабинет. Старые книги меня чем-то притягивают, да и многое говорят о своих хозяевах. Библиотека у Александра Ивановича оказалась обширной и разнородной. Художественная часть, в основном, была представлена русской классикой. Здесь были те же неизменные авторы, что и у культурных людей нашего времени. Кроме них, писатели забытые или непопулярные в двадцатом веке, вроде Аксакова, Греча, Кукольника. Потом мне попалась подшивка газеты «Новое время». Об этой газете и ее редакторе, многолетнем приятеле Чехова, Суворине, я читал в письмах Антона Павловича и с интересом начал просматривать его, считающиеся в эти годы реакционными, статьи.
Писал Суворин складно и обоснованно, но в статьях чувствовалось раздражение против не принимающей его левой интеллигенции. Судить слета, не вникнув в реалии современной жизни, насколько он был объективен, я не мог, да и не пытался. Тем более, что долго читать мне не удалось, моё невольное уединение нарушила Софья Аркадьевна. Я, признаться, удивился ее приходу, тем более, что рассматривание нарядов у женщин обычно занимает много времени.
— Я вам, Алексей Григорьевич, не помешала? — спросила она неестественно напряженным голосом. — Извините, но мне необходимо с вами поговорить.
Такое вступление мне не понравилось. Судя по ее расстроенному лицу, разговор предстоял непростой, и я, грешным делом, подумал, что она хочет попросить нашу компанию оставить ее семью в покое. Однако, я ошибся, разговор пошел совсем о другом.
— Алексей Григорьевич, мне очень неловко говорить с вами, мужчиной, пусть даже, возможно, моим правнуком на такую деликатную тему, но больше мне спросить не у кого…
— Ради бога, дорогая Софья Аркадьевна, какие могут быть церемонии, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы, — пообещал я.
Однако, я ошибся, разговор пошел совсем о другом.
— Алексей Григорьевич, мне очень неловко говорить с вами, мужчиной, пусть даже, возможно, моим правнуком на такую деликатную тему, но больше мне спросить не у кого…
— Ради бога, дорогая Софья Аркадьевна, какие могут быть церемонии, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы, — пообещал я.