— Люблю ясность. И хочу, чтобы она и у тебя была.
Она только кивнула, предчувствуя.
— Значит, так. Восприми со всей серьёзностью: предлагаю отношения продолжить навсегда. Обещаю: кроме тебя — никого, никогда. Оформление — любое, по первому твоему слову. Перспектива: к себе не зову. Тебе там делать нечего. Но если у тебя хватит терпения на… ну, не более года, думаю, что меньше — улажу всё, как надо. Предупреждаю: пока я там, связь будет с затруднениями, разве что через спутник — такие места. Но о себе буду докладывать при любой возможности. У тебя будет возможность отвечать. По-моему, я сказал всё. Итак?
— Нет, — сказала она, и добавила торопливо, чтобы он не успел понять неправильно. — Ты не сказал главного.
Артём соображал не менее двух секунд.
— Прости. Ты ведь знаешь, что я тебя люблю. И ты мне нужна для жизни. Иначе не стал бы…
— Всегда начинай с этих слов. Тогда у меня хватит не только терпения. Я вообще-то не из терпеливых. У меня хватит и веры. И надежды. И любви.
…Такие вот разнообразные мысли и воспоминания приходят в голову, когда перед зеркалом приводишь себя в порядок. Замечая при этом, что флакончики и баночки уже почти пусты — как бензобак в машине.
Надо быть в полном порядке. Даже если собираешься туда, где все тебя знают достаточно давно. Нет, не «даже», а «тем более». Для этого придётся поработать ещё минут сорок. Малейшая торопливость неуместна. Женщина перед трюмо так же не имеет права ошибиться, как разряжающий мину специалист по борьбе с терроризмом. И даже ещё меньше. Потому что сапёр, ошибившись, больше ничего чувствовать не будет. А ты — будешь. Долго. Болезненно.
Потом — одеться. Уложить в сумку всё, что может понадобиться для предстоящих после штаба двух дней жизни на отцовской даче, на пленэре, так сказать, — с купаньем, с прогулками по лесу. Запереть квартиру. Бросить сумку в машину. Доехать до заправки. Попросить мужика заправить машину, чтобы самой не пропахнуть бензином. Те самые пять литров, что стоят сто пятьдесят рублей.
Оттуда — в штаб. Если там ничего срочного — за руль и к отцу. За город. Там он творит в своём шалаше — один, как уже много лет, словно бы не думающий о том, что вот понадобится, чтобы кто-нибудь подал стакан воды, — и некому будет. Уповает на Господа.
К сожалению, возможное удовольствие будет сильно подпорчено. Потому что Тим не далее как вчера позвонил откуда-то и предупредил, что хочет встретиться. Для серьёзного, мол, разговора. Дескать, в его жизни происходят — или уже произошли? — очень значительные перемены к лучшему, «и поскольку ты, Анастасия, знаешь о моём отношении к тебе…» — и так далее.
Фу. Зануда. А главное — предотвратить его появление нельзя. Не вызывать же милицию. Да она всё равно не пришла бы. Наверное, он и в самом деле влюблён. Если только вообще способен на такие чувства. Но те месяцы, что мы общались, говорят о другом. Я ему нужна была для престижа — всюду таскаться с ним и надувать щёки.
Если только вообще способен на такие чувства. Но те месяцы, что мы общались, говорят о другом. Я ему нужна была для престижа — всюду таскаться с ним и надувать щёки. Повышать его рейтинг. Таков нынче мир. Служить у него вывеской. Странно: мне ведь это нравилось — поначалу. Вращаться в кругах. Производить впечатление. Получать предложения — явные или чуть замаскированные — на пересып. И удивление: почему отказ? Что, вовсе уж глупа?
Ну ладно, хочет полной ясности — пусть получает. Перспективы у него! Видала я его перспективы в белых тапочках. Да пусть его хоть президентом избирают — мне-то что? А ведь его вполне могут куда-нибудь избрать — или назначить. Время такое… смутное. Ясно ощущается: растёт сильное беспокойство, носится в воздухе. И слухи. Как вот этот, только что услышанный из достаточно серьёзного источника: вокруг Котовского снова возникает какая-то возня. Что, решили навесить ещё одно дело, какое оно будет по счёту — третье? Или наоборот — кто-то решил наконец прекратить грязную комедию и выпустить людей, виновных разве что в том, что оказались разворотливее прочих, но ухитрились при этом совести не потерять? Тёмыч, колонель, куда ты, к чёрту, подевался? Сейчас, как никогда, хочется чувствовать рядом крепкую опору. Не ловкача, не карьериста, а… Уже месяц, как ни словечка. Почувствуй: мне всё хуже становится без тебя. Сделай что-нибудь! Быстро!
…Ну, кажется, всё в порядке. Глаза, и так от природы достаточно большие, материнские, теперь, благодаря искусству, кажутся и вовсе огромными, бездонными, таинственными. Чёрными, длиннейшими, мохнатыми стали ресницы, потемнели брови, гладкой, матовой сделалась кожа. Можно выходить в свет.
Машина. Сумку небрежно швырнуть назад. Сесть. Опустить стекло. Тёмные очки. Ключи. Стартёр берёт со второй попытки. Надеты автомобильные перчатки. Врубить первую. Сигнал поворота. Снять с ручника. И — поехали.
И — приехали.
К заправке, как и было намечено. Однако на этом планы и исчерпались.
Хотя по дороге всё было вроде бы нормально. Пробки имели место, но время на них было заранее рассчитано, так что тут отклонений не возникло — по крайней мере не более пяти минут. Неприятности начались на колонке. Неожиданные и серьёзные. Для Анастасии, во всяком случае.