Разворота всё не попадалось, а до Кольцевой оставалось уже всего ничего; колонна ползла, дёргаясь, как поезд, когда с места трогает неумеха-машинист. Порой вздымался и опадал рёв десятков гудков: нервы, похоже, не выдерживали не только у неё. Потом машины и вовсе встали, продолжало двигаться одно лишь время. Впору было расплакаться от сознания своего бессилия, от вынужденной неподвижности. Стояли надёжно, словно каждую машину накрепко вбетонировали в дорогу; ни малейшего движения впереди не ощущалось. Как и обычно в таких случаях, многие стали выходить из машин, переговариваться, голоса были напряжёнными, лексика — изысканно нецензурной. Слышать это было не то чтобы непривычно, но неприятно. А сидеть становилось всё тоскливее. Потом наверху завис милицейский вертолёт, оттуда громоподобно объявили: «Граждане, вследствие непредвиденных обстоятельств движение в направлении области в ближайшие часы не возобновится. Выезд на МКАД до нового распоряжения закрыт. Рекомендуем выезжать на полосу встречного движения и, разворачиваясь, возвращаться к местам стоянки, поскольку сейчас ни один выезд из города не действует, Кольцевая дорога практически недоступна. Повторяю: граждане водители, вследствие непредвиденных обстоятельств…»
Чувствовалось, что настроение у ездоков такое — будь под руками ракетная установка, сбили бы и этот вертолёт к той матери, и вообще всё на свете. К счастью, ракет ни у кого не оказалось. Поматерились, помахали кулаками, взбивая воздух, словно сливки. Вертолёт улетел — наверное, чтобы повторить заявление над каким-нибудь другим затором. Ничего другого не осталось — стали постепенно выворачиваться, сначала — левый ряд, благо единственным препятствием тут была двойная осевая. Манёвр был безопасным: по встречным полосам со стороны МКАД машин практически не было. Значит, не только выехать из города нельзя было, но и въехать в него — такой вывод напрашивался сам собой.
Настя развернулась, как и все, но вместо того, чтобы возвращаться к центру, остановилась у тротуара, пренебрегая знаком, запрещавшим остановку: решила, что милиции сейчас не до того, чтобы доить мелких нарушителей. И в самом деле, ни одной форменной фуражки в пределах видимости не замечалось. Остановилась же она, чтобы по возможности спокойно обдумать: что теперь? Пешком до нужного места добраться можно, но ко времени ей никак не успеть. Назначенный час придёт и пройдёт, а она будет всё ещё неизвестно где.
Остановилась же она, чтобы по возможности спокойно обдумать: что теперь? Пешком до нужного места добраться можно, но ко времени ей никак не успеть. Назначенный час придёт и пройдёт, а она будет всё ещё неизвестно где. Теперь уже делалось ясно, что всякие хитрости с маневрированием не помогут: Рублёвку закрыли основательно с любой стороны. Что же — возвращаться домой? И что там — ходить из угла в угол, сжав кулаки, или биться головой об стенку? Или рискнуть всё-таки — просочиться сквозь какую-нибудь щёлку?
Огляделась. Её внимание привлекли теперь не ездоки, но пешеходы, те, что двигались по тротуару в том направлении, в каком автомобилям проехать не удалось. Привлекли и тем, что их было, как Настя подумала, больше, чем в такой час в этом районе города — одном из «спальных», где ни предприятий, ни контор почти не было, а единственный серьёзный магазин располагался уже за Кольцевой. И не только числом, но и своей походкой — не прогулочной, а деловой, как для себя определила Настя — целеустремлённой, и тем, что шли они — больше всего среди них было мужчин рабочего возраста, — редко поодиночке, а в большинстве — группами, словно знали друг друга и оказались тут одновременно вовсе не случайно. В этом угадывался какой-то смысл.
Настя вышла из машины, ступила на тротуар и тронула за руку первого же, поравнявшегося с нею, — рослого, в джинсах и такой же рубашке:
— Куда это вы все так? На распродажу, что ли?
Остановленный смерил её взглядом; сперва показалось, что сейчас пошлёт куда подальше, но, похоже, впечатление оказалось в её пользу. Он усмехнулся:
— Угадала. На неё.
— Что же продают такое?
На этот раз его голос стал серьёзным:
— Нас с тобой. Да уже продали.
Теперь улыбнулась она:
— Чего же тогда спешить?
Он за словом не полез в карман:
— А выручку делить.
— А если серьёзно?
— Если серьёзно — защищать Москву.
— Да от кого?
— Похоже, — сказал он, — от всей России.
— Как это?
— Хрен его знает, — сказал мужик откровенно, — я и сам не очень врубаюсь. Ладно, базарить сейчас некогда. Будь здорова.
— Постой! — она удержала его за руку.
— Ну, чего ещё?
Но решение у неё уже возникло.
— Пойду с тобой. Только тачку запру. Тебя как зовут?
Он покрутил головой:
— Глеб я. Ну, ты даёшь…
— Это смотря что и кому, — ответила она очень серьёзно. Подняла капот, на всякий случай — для очистки совести — вытащила пучок проводов, что шёл от катушки на свечи, запихала в сумку, захлопнула.
— Пошли, — сказал парень, нетерпеливо переминавшийся, словно выполнявший «шаг на месте». Подхватил под локоток. — Давай сумку понесу, пока ещё до места доберёмся. Саму-то как зовут?
— А где место? — спросила она почти машинально. — Зовут? Настасьей.