Три года прошло. Дивизия изменилась, а условия её существования — не очень, да и если что-то и улучшилось, то лишь благодаря её самодеятельности. Наверху же (как не раз казалось) об этом соединении вообще забыли, поскольку ничего неприятного о ней вроде бы не докладывали, а приятного ждать вряд ли стоило. И, думая об этом, полковник всё убыстрял шаги и всё резче поворачивался на каждом пятнадцатом шаге через левое плечо, слово за словом формируя фразы, какие скажет прилетающему столичному штабному. Военный на тяжесть службы не жалуется! И этому штабному он не на службу станет жаловаться, и не о своих интересах говорить, и даже не только о дивизии, но — об армии! Об ар-ми-и, понятно?!
Пора. Он повернулся и зашагал навстречу гостю, сохраняя на лице официально-служебное выражение. Но с каждым шагом выражение его серых и блестящих, как рассветная вода, глаз менялось: решимость сменялась удивлением, удивление же — радостью. Курилов скинул шинель одним движением плеч на готовые сзади руки. Оба одновременно поднесли ладони к козырькам. Крепко пожали руки.
— С прибытием, Сергей Викторович, — сказал Курилов. — Как долетел? Не растрясли?
— Благодарю, Артём Петрович, всё в норме. Вертолётов не боюсь — я же кандидатом в президенты не выступал.
— Разрешите доложить?
— Артём Петрович! Я ведь не зря к обеду подгадал.
— Понял. Прошу в машину.
7
Когда событие, которого ждёшь давно и нетерпеливо, вдруг не медленно, постепенно, а сразу, неимоверным скачком приближается вплотную, вдруг возникают сомнения: да произойдёт ли оно на самом деле? Чем меньше остаётся до него недель, дней, часов, тем крепче становится вероятность того, что — не случится. Пустой слух. Не допустят. Что-нибудь да придумают.
И когда этот день наконец наступил, зэка Котовский предпочёл о нём просто-напросто забыть. Сказал себе: не надо ждать перемен к лучшему.
«Не жди, не бойся, не проси». Конституция в шести словах. Или «не верь»?
Так что он по-настоящему удивился, когда его сняли с работы и объявили: вследствие пересмотра его дела Верховным судом по надзорному протесту Генпрокуратуры, срок ему сокращён (более на сон похоже, чем на явь), и вследствие истечения вновь определённого срока он освобождается. Вчистую.
Впрочем, и объявили ему это как-то неуверенно, словно бы с запинкой. Так сказали, как будто каждую секунду ждали, что кто-то рыкнет: «Отставить!» Но ничего такого не прозвучало, всё произнесли до конца, потом возникла какая-то нелепая пауза, Котовский понимал, что надо вежливо и спокойно поблагодарить и дальше действовать по установленному порядку — но на какие-то секунды голова совершенно опустела, мысли стёрлись. И не войди в это время пропущенный на этот раз без задержки Каплин, адвокат, Котовский, скорее всего, не сразу пришёл бы в себя. Но тут адвокат привычно взял всё на себя, и действия потекли нормальным порядком. Вещи, документы, прощание с сокамерниками в цеху… С адвокатом удалось обмениваться лишь какими-то обрывками слов:
— Рая не приехала, надеюсь?
— С трудом отговорили. Ждёт вас дома.
— Хотелось бы обойтись без пресс-конференции.
— За воротами только один журналист. Остальным убедительно посоветовали не путаться под ногами.
— Как поедем? Полетим?
— Надо обсудить. Пока — машина до городка. Номер заказали на всякий случай. Там сейчас Татьяна.
Татьяной звали здешнего адвоката.
— Не хотелось бы задерживаться.
— Никому не хочется. Но излишне торопиться тоже не следует, поверьте. День или два на фоне прошедших лет — не так уж много.
— Ну, что же — я привык на вас полагаться.
Ворота колонии вдруг оказались страшно далеко — хотя на деле, разумеется, оставались на обычном своём месте. Когда калитка за спиной затворилась (после обычных слов прощания; слух невольно искал не в словах, а в интонациях надзирательской братии какой-то иронии, что ли, но ничего такого не уловил), встречавший журналист с любительской камерой наизготовку после поздравления задал лишь пару вопросов — понимал, что сейчас освобождённому не до многословия:
— Ваши планы на ближайшее будущее?
— Увидеться с семьёй.
— В чём вы видите своё будущее: в бизнесе? В политике?
— В жизни. Точнее пока не могу сказать.
— Намерены уехать — или останетесь в России?
— Мой дом — здесь.
— Всё, Виталик, — скомандовал адвокат. — Имей совесть.
— Пробовал обзавестись, — ответил тот. — Пока безуспешно. А если вечером?
— До вечера ещё дожить надо, — сказал адвокат.
— Вы полагаете…
— Ещё Маркс сказал: «Сомневайся во всём».
— Тогда самый последний, пожалуйста! Скажите: вы знакомы с Ладковым Игорем Федотовичем?
Котовский невольно пожал плечами:
— С нынешним кандидатом в президенты? Ну, встречался в своё время… по касательной.
— Нет. Он — Фёдорович, а я спросил о Федотовиче.
Котовский помедлил.
— Понятия не имею. Я должен его знать?
— Быть может, придётся…
— Вот тогда и спросите.
Машина была — старая «Волга», двадцатьчетвёрка. Котовский с адвокатом уселись сзади. Котовский откинулся на спинку, закрыл глаза. Пока ехали, больше не проговорил ни слова. Каплин тоже молчал. Адвокату положено чувствовать состояние своего клиента, а также говорить только то, что нужно, и только тогда, когда нужно. Но в окошки глядеть никак не запрещается. Он и оглядывался. И машину, уральский джип с цельнометаллическим кузовом и забрызганным густой грязью номером, заметил сразу же, как только она вывернулась с поперечной грунтовки. Движения тут почти не было, и джип без помех держался в полусотне метров сзади, не приближаясь и не отставая.