Сейчас, наверное, там суета, готовятся встретить 1 Мая. В актовом зале по вечерам репетирует агитбригада.
Дима закрыл глаза и от переполнявших его чувств негромко запел:
Беснуйтесь, тираны, глумитесь над нами,
Грозитесь свирепой тюрьмой, кандалами!
Голос у Баранова глухой, ломкий, петь он никогда особенно не умел. Единственный раз он попал на сцену, когда девочки решили инсценировать песню «Как родная меня мать провожала, тут и вся моя родня набежала». По замыслу режиссера, на роль красноармейца требовался воспитанник, максимально приближенный к деревенскому типажу. «Мне нужен тупица!» — вдохновенно ерошил волосы режиссер. Среди сюковцев таковым был только Дима. Его обрядили в шинель с «разговорами» и велели пропеть только одну фразу: «Не скулите вы по мне, ради бога». Что он и сделал, от волнения забыл мотив и после концерта получил устный выговор.
Сейчас же, когда его никто не слышал, Дима расслабился и выводил по-приютски слезливо:
Кровавые слезы потоком струятся,
Враги беспощадно над слабым глумятся…
— Эй, — позвал кто-то со двора.
Дима открыл глаза и, увидев в дверном проеме две фигуры, покраснел.
— Иди-ка сюда, — велел голос.
Дима нехотя вылез из комнатушки. Оказалось, что его пением наслаждались двое: Север и сам Спурий Воконий.
— Что это ты тут распеваешь? — спросил Воконий.
— Так… родина вспомнилась, — уклончиво ответил Дима. — Разве петь нельзя? Многие поют…
— Что ты пел о «тиранах»?
Вот черт, мелькнула мысль. «Тиран» — греческое слово. Вслух же Дима произнес как можно небрежнее:
— Ничего особенного…
— Переведи, — приказал Воконий.
Запинаясь, Баранов честно перевел свою песнь, стараясь сохранить все особенности стиля. По мере того, как он углублялся в перевод, Воконий все больше темнел лицом.
— «Ничего особенного»? — спросил он зловеще. — И это ты называешь «ничего особенного»?
— А что? — удивился Дима.
Воконий ударил его по лицу.
— Поешь подстрекательские песни? Какие это «тираны»? О чем это, а?
— Да ни о чем, — ответил Дима, утираясь. — Это национальные песни моего народа. Мы их на праздниках поем, прямо на улицах…
— И как относятся к этому ваши правители? — спросил Воконий, словно не решаясь поверить столь чудовищной лжи.
— Положительно относятся, конечно. Они стоят на трибуне, когда мы проходим мимо с этими песнями, и машут нам рукой.
— Тираны одобряют подобные песни? — Воконий, видимо, желал дать завравшемуся новобранцу последний шанс оправдаться.
— Какие еще тираны? — в свою очередь переспросил Дима. — У нас давно нет никаких тиранов.
— Тогда зачем вам такие песни?
Дима пожал плечами. Он никогда не задавался подобными вопросами.
— Ты лгун и подстрекатель, — сказал Воконий. — И к тому же наглец. Иди за мной.
Дима повиновался, бросив через плечо взгляд на Севера, и ему показалось, что римлянина забавляет вся эта история.
Воконий привел Диму в маленький внутренний дворик за кухней и призвал Мосхида.
— В колодки [22] его на всю ночь, — распорядился Воконий, после чего удалился. Баранов остался стоять с полуоткрытым ртом. Мосхид толкнул его.
— Ты что, заснул? — спросил грек без всякого сострадания. — Не знаю уж, что ты там натворил, но спать тебе сегодня не придется.
Ночь действительно оказалась трудной для Баранова, но главное — слишком долгой. У него ломило кости, и с каждой минутой эти колодки становились все более и более невыносимыми. Соблазн заорать был очень велик, но что-то продолжало удерживать его.
Потом он почувствовал чье-то присутствие. Дима поднял голову, но никого не увидел. Стояли сзади.
— Кто здесь? — спросил он сипло.
— А ты ничего — крепкий, новобранец, — отозвался тихий голос. — Ничего, недолго осталось. Скоро рассвет.
— Север, это ты?
Невидимый собеседник негромко рассмеялся:
— Конечно.
Север обошел Баранова кругом, присел рядом на корточки и вытащил флягу.
— Пей, — сказал он, пристально поглядев на него в полумраке.
Дима, задыхаясь, выпил почти всю воду, вытер подбородок о плечо и с трудом перевел дыхание.
— Эти чертовы колодки… Я больше не могу.
— Послушай, варвар, если ты еще терпишь, значит, ты можешь еще терпеть, — назидательно произнес Север. — Наши испытания, как правило, соразмерны нашим возможностям.
Дима молчал, размышляя над этим афоризмом. Север добавил:
— Считай, что легко отделался. Через пять дней фламин Юпитера дает игры. Если бы не это, тебе бы не поздоровилось за такое наглое вранье.
— Я не врал, — угрюмо сказал Баранов.
Север опять рассмеялся.
— Это насчет тиранов-то? Так я и поверил! — Он поднялся на ноги и добавил: — Ты единственный из всех новобранцев не мучаешься от нашего режима… А я знал ребят, которых это убило за несколько дней.
Север повернулся и неторопливо пошел прочь.
Дима ошеломленно смотрел ему вслед. И тут до него вдруг дошел смысл сказанного: через пять дней игры. Если за то время в интернате не найдут способа вытащить его назад, в XXII век, то вполне возможно, что это уже не понадобится. Он будет убит на потеху гераклейской толпы.
Дима Баранов медленно снимал с себя мишурно-роскошное одеяние, предназначенное для торжественного шествия гладиаторов вокруг арены, и надевал боевые доспехи. Он затянул потуже пояс, провел руками в ремнях по коротко стриженым волосам, тронул пальцем острие меча — настоящего, не деревянного, который Дима получил только перед выходом на арену. Диме предстояло сражаться вне жребия с победителем первой пары, и он заранее знал, что это будет Север.