— Вадим, — сказал вдруг Мосхид незнакомым голосом, — Воконию лучше не знать, что ты принимал участие во всей этой истории. Поверь мне.
Дима молча посмотрел ему в лицо. В Мосхиде было что-то от неистребимого русского типажа в ушанке с незавязанными ушами.
— Иди спать, — сказал Мосхид.
И Дима ушел.
Наутро казарма была взбудоражена событием. Воконий рвал и метал. Врача нет! Лучший боец школы умирает! О, если бы у этого Севера была совесть, он погиб бы на арене и принес своему доброму, любящему ланисте тысячи так четыре сестерций. [28] Но сдохнуть бесплатно, из-за бездарной пьяной драки? Это ли не подлость!
Среди бойцов школы было немало умельцев, и за Севером организовали хороший уход. Они притащили серу и птичьи яйца для отвращения беды, [29] произнесли несколько неотразимых заклинаний, но начиналось воспаление, и как бороться с этим, они не знали.
Дима Баранов, скрипя зубами, занимался во дворе фехтованием, подстегиваемый язвительными замечаниями Гемеллина, который имел свое мнение о причинах задумчивости юного гладиатора. Мосхид, обтирая руки о подол, вышел из кухни и призвал Баранова.
— Тебя хочет видеть Воконий.
— Что случилось? — спросил Дима, опуская деревянный меч.
Воконий уже шел им навстречу.
— Вадим, — сказал он. — Север в бреду повторяет твое имя. К чему бы это?
— Может, он думает, что я мог бы ему помочь? — предположил Дима, глядя в землю.
Воконий с интересом уставился на него.
— А ведь и правда, — сказал он. — Я и забыл. Ты же по справке врач.
Диму осенило.
— Я мигом! — крикнул он. — Я сейчас!
И умчался к себе в комнату. Он вспомнил, что в кармане сюковского комбинезона, который валялся в его комнатушке, лежит здоровенная ампула пенициллина.
Вадим не ожидал, что гладиаторское ремесло так увлечет его. В свои неполные пятнадцать лет он стал известным в Гераклее человеком, поскольку сумел не только удачно выступить на арене, но и вылечить смертельно раненого.
История с раной Севера продолжала оставаться темной. Никто в школу не являлся и обвинения в убийстве двух римских граждан не выдвигал. Заводила компании, сын недавно избранного декуриона Децим Марцеллин, назвал Севера по имени, так что какие-либо сомнения в неведении отпадали. Баранов был уверен, что рано или поздно в казарму явятся эти… с прутьями… словом, проклятые жандармы, арестуют их и предадут лютой смерти. [30]
От всяких мыслей Дима становился мрачным и неумеренно потреблял косское вино в харчевне «У Кота» в обществе «всякого сброда», как именовал завсегдатаев этого заведения Север. Ну и пусть они сброд. Зато эти люди никогда не считали Баранова троечником, лодырем и посмешищем всего отряда, который плохо перепрыгивает через «козла», не знает законов Ньютона и читает отвлекающие книги.
А Эдоне… Ее покрытые золотистыми веснушками руки, давили виноград, замачивали ягоды в морской воде, отжимали сок, приготавливая косское вино; сама же гречанка, рассеянно улыбаясь, представляла себе, как белобрысый варвар сидит за столом в углу, молчит, поглядывает на нее.
Чтобы отвлечься, Дима часами тренировался на мишени. Гемеллин вколачивал в землю кол высотой около двух метров, указывал на нем цель, а Дима мгновенно поражал ее мечом. Нужно было уметь попасть в отметку на любой высоте. Это требовало внимания и хорошей реакции и быстро излечивало от меланхолии и угрызений совести.
Днем во дворе казармы околачивались разнообразные молодые люди, которые брали уроки фехтования или просто глазели на боевое искусство гладиаторов. Обучать их приемам сюковского боя Вадим отказался, сославшись на запрет жрецов того храма, где он воспитывался. Для большей убедительности он сообщил, что грозное божество карает за разглашение не только учителя, но и ученика.
Дима был теперь ветеран. А в школе появлялись новобранцы.
Одного из них, по имени Эвмел, привел к ланисте его господин. Баранов уже знал, что трудно придумать наказание страшнее, и пытался угадать, в чем вина стройного русоволосого грека, стоявшего посреди двора с опущенными руками. Дима угадывал в нем образованного человека. На Диму Эвмел посмотрел с отвращением и ужасом, как на опустившееся существо, обученное только жрать, спать и убивать.
Но все эти мелкие неприятности быстро отошли на второй план, когда Баранов краем глаза увидел, кто был прежним хозяином грека. Марцеллин. Баранова охватил знакомый с детства ужас, терзавший его почти на каждом уроке перед опросом домашнего задания.
Эвмел, на которого никто не обращал внимания, так и стоял неподвижно, а Марцеллин принялся болтать с гладиаторами, обсуждая какие-то новинки из теоретических руководств по технике рукопашного боя. Сейчас Дима был готов не то что контрольную по физике писать с противогазом на физиономии — он согласился бы выступать в таком виде на арене против пяти Северов сразу.
Децим Марцеллин, похоже, собрался уходить, и Дима уже набирал в грудь воздуха, чтобы вздохнуть с облегчением, когда увидел, что возле калитки стоит Север. Дима сверлил его умоляющим взором. Север заметил его, кивнул и даже улыбнулся, но своего поста не оставил. Баранов чуть не рыдал от бессилия.