Происходящее выглядело ирреальным и упорно не помещалось в сознание. Все сюковское воспитание приучало Артура и Герку сочувствовать угнетенным и их попыткам сбросить ярмо рабовладельцев. Однако то, о чем так увлекательно рассказывала пожилая учительница, потряхивая тяжелыми серьгами в хрупких мочках: «Восстание… Слово, принадлежащее Истории!» — представало теперь отвратительным, как забой свиньи.
Они прятались за углом небольшой постройки, еще не тронутой пожаром, — в стороне. Артур снял очки. Впервые в жизни Тищенко заметил, что Эйвадис, оказывается, хорош собой — сероглазый, с тонкими чертами, с бледной деревенской россыпью веснушек на носу. Слезы тряслись в широко раскрытых глазах космического комиссара.
Следует отдать должное обоим звездолетчикам: они страшились смерти не больше, чем любой нормальный человек. Но та смерть, к которой они были готовы, выглядела совершенно иначе: мгновенная и прекрасная.
Внезапно Гермоген увидел главаря банды. Оборванный, в копоти, он стоял поодаль, расставив ноги в сапогах, и смотрел на пожар.
Грабители подтащили к Северу какую-то окровавленную личность и швырнули ее на землю.
— Вот, — сказал один из них. — Дрался, как зверь. Гадина.
Север брезгливо отстранился.
— Кто это?
— Кто его знает? Варизидий нанял его, чтоб он охранял его персону. Целыми днями, говорят, в кости резался.
— Пусть встанет.
Пленника подняли на ноги. Он не сопротивлялся. Что-то в его лице вдруг показалось Герке знакомым. Даже не в самом лице, которое было залито кровью и перемазано гарью, а в выражении светлых глуповатых глаз. А он вдруг улыбнулся, и это выглядело дико.
Север и бровью не повел. Он вытащил меч и протянул к пленнику руку, поворачивая его к себе затылком. Герка не выдержал.
— Не надо! — крикнул он со слезами и выбежал из укрытия.
Пленник пристально посмотрел на Герку и, повысив голос, что-то произнес. Герка не сразу понял, что фраза адресована ему. Он оглянулся на Севера, потом подошел поближе и подставил ухо. В это ухо сипло заорали по-русски:
— Герка, ты?
Герка почувствовал, как его захлестывает непонятное, очень сильное чувство. Он схватился за раненое плечо и, захлебываясь, вдруг ужасно закричал. Он кричал и кричал и все не мог избыть этого чувства, потому что оно оказалось больше самого Герки. Север насмешливо наблюдал истерику. А пленник стряхнул с себя руки стражей, обошел плачущего Герку стороной и остановился прямо перед Севером.
— Это я, Север! — крикнул он. — Я, Баранов. Не узнал?
Теперь, когда Вадим стоял рядом, видно было, что Север невысокого роста. К тому же они почти сравнялись в возрасте. Север сжал губы и после короткой паузы показал подбородком на Герку:
— Вы что, знакомы?
— Да, — ответил Вадим.
Север с некоторым презрением посмотрел в сторону раскисшего Тищенко и снова повернулся к Диме.
— Ты ранен?
— Пустяки.
Вадим отвел со лба волосы и показал рассеченную над бровями кожу. Ресницы его обгорели.
— Север, — сказал Дима, — скажи им: пусть не трогают детей.
Север кивнул и быстрым шагом направился к господскому дому.
К вечеру усадьба догорела. Тянуло сладким тошнотным запахом. Герка, бледный, умывался у колодца.
— Ослабел? — сказал Баранов, появляясь со стороны пепелища.
— Димка, это и вправду ты?
— И вправду. Я послан в творческую командировку Иваном Афанасьевичем Терочкиным. Пытался проявить гуманизм и чуть не угробился.
— Как ты вырвался от своего хозяина?
— А откуда ты знаешь… — начал Дима, но Герка поспешно перебил его:
— Я встретил Артура.
— Он с тобой? — быстро спросил Дима.
— Мы были вместе, когда начался пожар.
— А где он теперь?
— Не знаю, — испуганно ответил Герка. — Его ведь могли убить?
— Отойди от воды, я пить хочу, — сказал Дима.
Герка посторонился. Дима подцепил багром ведро и начал шумно фыркать и плескаться. Герка завистливо смотрел на него.
— Знаешь, Баранов, — сказал он наконец, — я никогда не думал, что буду так малодушничать.
Дима хмыкнул.
— Да брось ты. Нашел причину для самокритики… Ну, стошнило. Меня тоже чуть не стошнило…
— Помнишь, Дим, ты как-то мне рассказывал про этого Севера…
Баранов кивнул.
— Мне тогда еще интернат подарил казенное одеяло.
— Так его все равно списывали.
— Списывали или нет, а оно меня потом очень выручало.
— Слушай, Баран, к черту твое одеяло. Вечно ты запоминаешь какие-то глупые мелочи.
— Одеяло — не мелочь, Герка.
— Странно, что я встретил именно твоего Севера… Димка, что он за человек?
— Продукт эпохи, — философски ответил Дима. — В этом смысле мы все продукты. И ты, Герка, продукт. И я тоже. Только я некачественный продукт, ограниченно-годный.
Они дошли до того угла усадьбы, где сваливали трупы. Диме вспомнились стеллажи морга, где царил неунывающий дядя Коля. И сам дядя Коля предстал как живой, пьяненький, добренький, — как он слюнит химический карандаш и пишет номер на босой ступне покойника, потом опять слюнит и пишет другой номер на ступне другого покойника…
Дима снял несколько верхних трупов, привычными руками перевернул вверх лицом двух-трех подозрительных на вид мертвецов и в одном из них узнал Гемеллина. Он закусил губу и немного помолчал, склонившись к своему учителю, а потом выдернул из-за пояса нож и метнулся в тень, туда, где заметил движение. В темноте зло всхлипнули, и спустя мгновение обнаружился Эйвадис. Комиссар выглядел странно: веки его покраснели и распухли, руки и одежда — в копоти и липкой грязи, в пальцах суетливо вертится нож.
И везде кровища.
— Баранов! — заорал неожиданно Артур, швыряя нож на землю и топая ногой. — Гадина! Все из-за тебя!