— Никто, — не моргнув глазом сказал Баранов.
— В таком случае, объясните, каким образом ключи…
— Я их украл, — перебил Баранов. — В интернате это легче легкого. Здесь же все честные. Запирают ящики и двери больше по традиции, а за ключами вообще не следят.
— Это заявление вы делаете с осознанием своей ответственности?
— Да.
— Теперь о роли в вашей авантюре директора Эрмитажа Вишнякова Евгения Петровича.
Дима махнул рукой.
— Валяйте, — молвил он беспечно.
— Давно ли вы знакомы?
— Дней десять по здешнему счету.
— При каких обстоятельствах произошло знакомство?
— Случайно. Я хотел пожертвовать в музей монеты.
— Директор Вишняков подозревается в том, что позволил вам спрятать машину времени у него, поскольку рассчитывал на предметы материальной культуры, которые вы обещали привезти ему из прошлого. Так ли это?
— Нет, — Дима зевнул. — Во-первых, я не собирался возвращаться сюда… Это он вам рассказал — что он добровольно?
Некрасов опять выключил диктофон.
— Да.
— Соврал, — заявил Дима.
Новый щелчок кнопки — запись пошла.
— Почему же он вам содействовал?
— Я его запугал, — сообщил Баранов. — Он до сих пор меня боится, вот и наговаривает на себя. У меня есть связи… Друзья родителей живы и сейчас занимают высокие посты. Вы ведь и это проверили? Кроме того, в интернате старшеклассникам разрешают носить оружие.
— В подобной ситуации для него было бы естественно донести на вас, — усомнился Некрасов.
— А разве он этого не сделал? — удивился Дима. — Во всяком случае, согласия этого интеллигента я не спрашивал. Поступил как счел нужным. Место показалось мне надежным, вот и… Вы записываете? Это ответственное заявление.
Некрасов пожал Диме руку, поблагодарил за содействие и обещал, со своей стороны, добиваться для Баранова условного срока.
— Судимости, конечно, не избежать, это пятно на всю жизнь, — вздохнул он, — но в тюрьме вы сидеть не будете, это я устрою.
Вот так и случилось, что Баранов Вадим Алексеевич, пятнадцати лет, был отчислен из интерната и из СЮКа, судим сперва спецкомиссией, которая признала его категорически негодным для космической службы, а затем и комиссией по делам несовершеннолетних. На несколько лет он совершенно исчез из поля зрения своих одноклассников. Сюковцы проходили последние тесты перед полетом и сдавали промежуточные экзамены и нормативы, в то время как Баранов был переселен в бараки на окраину города и приписан к городскому моргу, где и проходил обязательную госслужбу.
Покровителем и наставником Баранова сделался добрый, многоопытный и сильнопоющий дядя Коля. Он приохотил Диму к разбавленному теплому спирту, преподал несколько бесценных уроков по раздобыванию закусок и ведению хозяйства в экстремальных условиях, обучил ремеслу служителя морга. Если уж говорить честно, то дядя Коля захватил Баранова в форменное рабство: Дима кормил и поил старшего товарища, стирал ему одежду, отоваривал его талоны, выстаивая огромные очереди, и делал уборку. За это дядя Коля вел с ним философские беседы, вообще передавал жизненный опыт, а также пересказывал, с собственными комментариями, прочитанное.
Настоящая беда настала после того, как срок госслужбы у Баранова вышел. Из морга его уволили почти сразу — за лень и пьянство (а заодно попросили и дядю Колю). В жилплощади отказали одновременно с увольнением, и прописка таким образом пропала. Дядя Коля, не унывая, устроился дворником и обрел пристанище на хлебах одинокой заведующей коммунальным хозяйством микрорайона. В этой новой идиллии для Баранова места не нашлось, и Дима оказался на улице.
В те дни он пил каждый день, и жизнь виделась ему сквозь плотный туман. Иногда Дима трезвел, и тогда мир делался странным: четким и сереньким, как на традиционной фотографии. Но стоило ему выпить — и возвращались цветные краски, мутно размазанные вокруг. Они скрадывали реальность и делали ее сносной.
Днем он шлялся по городу, продираясь сквозь дурман и гнилой снег, а ночевать шел на вокзал. Баранов заворачивался в свое шерстяное сюковское одеяло и отключался до пяти утра. В пять его регулярно сгоняла уборщица. Неутомимая женщина начинала свой трудовой день с того, что шлепала на пол грязную мокрую тряпку с таким расчетом, чтобы непременно задеть Диму по лицу. Он безмолвно поднимался, сворачивал одеяло, заталкивал его в пакет, пакет — в авоську, и уходил в туман и сырость.
И вот однажды из этого тумана возник неведомо как отыскавший его Вишняков.
Он держался безукоризненно вежливо и упорно не обращал ни малейшего внимания ни на внешний вид Димы, ни на то прискорбное обстоятельство, что Баранов вдребезги пьян.
— Вадим Алексеевич, если не ошибаюсь? — произнес, раздвигая волны густого мрака, Вишняков.
Дима остановился посреди тротуара. Сырость хлюпала у него в ботинках, холод щипал под мышками, но сквозь спиртные пары это почти не проникало в барановское сознание.
— Чего тебе? — вопросил Баранов. — Мы знакомы?
— Разумеется, — сказал директор Эрмитажа.
— А чего надо? — опять спросил Баранов.
Вишняков плотнее закутался в шарф — этот красный куцый шарфик почему-то особенно раздражал Диму — и предложил:
— Не могли бы мы пойти куда-нибудь? Здесь холодно.