Раздев девушку, я разделся сам. Никакой сексуальной подоплеки под этим вынужденным раздеванием не было: нашу одежду нужно было хотя бы выжать и попытаться просушить.
Движение и усилия немного согрели. Во всяком случае, мне стало теплее. Марфа же, кажется, ничего кроме муки не испытала. Она, как и прежде, сидела, сжавшись комочком и опустив плечи. Нужно было ее хоть чем-то разогреть, однако пока сделать это было нечем. Пришлось применить народный метод отогревания обмороженных.
Я повалил девушку на лавку, иначе это действие было не назвать, уложил на живот и начал растирать ей тело руками. У нее была такая мокрая и холодная кожа, что я заподозрил переохлаждение.
В таких случая, сколько я помнил из практики спасения людей замерзших в холодной воде, был необходим внешний источник тепла. Лучше пара костров, на худой конец теплые человеческие тела. Из всего необходимого, у меня было только собственное тело, не очень для такого применения, подходящее. Я и сам был мокрый и холодный как лягушка.
Тер я Марфу сверху донизу, круговыми движениями ладоней от головы, до пяток. Когда ее спина и ноги под моими ладонями высохли и уже не казались ледяными, перевернул девушку на спину. Она лежала вытянувшись, крепко зажмурив глаза. Похоже, от моих рук ей было больно, но протестовать или отстраняться, не хватало сил.
От усилий я немного согрелся, во всяком случае, наружная дрожь ушла куда-то внутрь. Не отогревались только ноги, но это были частности. Все это время, мы с ней не разговаривали, было не до того. Похоже, что и Марфа немного отошла. Во всяком случае, она открыла глаз и, не поднимая головы, наблюдала, что я с ней вытворяю. Теперь, по-хорошему, нам нужно было лечь вместе, обняться и так отогреваться. Однако я поймал себя на том, что уже ощущаю под ладонями, не просто человеческое тело, а тело женское, причем желанное, и невольно, дольше чем нужно, задерживаюсь на его отдельных местах, уделяя им больше внимания, чем другим. Потому пойти на такой радикальный обогрев как тесные объятия, не рискнул.
— Ну, как ты, согрелась? — спросил я, оставляя в покое девичью грудь.
— Да, спасибо тебе, — ответила она.
— Теперь нужно затопить очаг и высушить одежду. Теперь ты сама разминайся, а я пойду выжму платье.
Я выскочил наружу как был — голым. Уже совсем рассвело. Дождя пока не было, но день обещал быть таким же сереньким и холодным как предыдущий. В средней полосе такое бывает весной и ранней осенью, когда вдруг кончается тепло, и несколько дней подряд стоят холода. Лошадь со всей поклажей, которую на нее нагрузил Гривов, и которую я еще не успел осмотреть, мирно щипала траву. Полкана видно не было, он опять куда-то исчез. Ежась от холодного ветра, я принялся выкручивать наши тряпки. Потом развесил их возле избушки на кустах.
Наше жилье как изнутри, так и снаружи, выглядело маленьким, примитивным и заброшенным. Избушка была примерно три на два с половиной метра, с односкатной крышей, обложенной дерном.
Избушка была примерно три на два с половиной метра, с односкатной крышей, обложенной дерном. Невдалеке оказалось еще одно такое же жилище. Из его дверей на меня с интересом смотрел Полкан.
Заниматься собакой времени не было. Пока я выжимал и развешивал одежду, опять замерз. Потому, сняв со спины лошадки вьюк, бегом вернулся в хижину. Марфа свернувшись клубком и зажав сложенные лодочкой руки между бедер, лежала на боку. Теперь, когда рассвело, я старался на нее не смотреть. Не из скромности или добропорядочности, а оберегая собственную нервную систему от ненужных волнений.
— Пока нет дождя, пусть платье сохнет на ветру, — сказал я, опуская на стол два вьючных мешка. — Сейчас посмотрю, что у нас есть…
Девушка ничего не ответила.
Я развязал веревки. Из одного мешка торчал эфес моей сабли. В нем же я нашел свою переметную суму и остальное оружие: драгоценный трофейный саадак с луком и колчаном.
Еще Гривов каким-то образом смог раздобыть мне два десятка русских стрел и пополнил ими пустой колчан.
Во втором мешке оказалась пшеничная крупа крупного помола и мешочек с солью. Какое-то время на этой еде мы могли продержаться.
— Что там? — спросила девушка. Похоже, что вместе с теплом к ней вернулся интерес к жизни.
— Крупа и оружие, — ответил я. — Сейчас расщеплю одну стрелу на лучины и попробую развести огонь.
Как ни жалко мне было лишаться стрелы, необходимой для обороны и охоты, другого выхода не было. Никакого сухого топлива, способного загореться от тлеющего трута, тут найти было невозможно.
— Пойду собирать хворост, — сказал я, по-прежнему не глядя на девушку.
— Я тебе помогу, — вдруг сказала она, вставая с лавки.
— Не нужно, снаружи слишком холодно. Ты лучше посмотри, в каком горшке можно сварить кашу, — сказал я, разглядев под Марфиной лавкой несколько закопченных глиняных горшков.
— Хорошо, — тотчас согласилась она. — Только ты быстрее, а то мне здесь одной страшно.
— Страшно? Да здесь же кроме нас с тобой нет ни одной живой души!
— Все равно страшно, — ответила она, наклоняясь, что бы вытащить из-под лавки горшок.
Я посмотрел на нее сзади, схватил со стола кинжал и стремглав выскочил наружу.