Пока родственницы не стесняясь в выражениях, выясняли отношения, я обдумывал план побега. Оставаться в семнадцатом веке я не желал ни в коем случае, тем более в роли архангела Гавриила. Бежать, используя силу, мне не хотелось. Одно дело самооборона, даже с превышением ее необходимости, (поди рассчитай эту необходимость, когда на тебя лезут с топором!), совсем другое, неоправданное насилие ради собственного комфорта и спокойствия. Проломиться сквозь крестьянскую охрану было реально, однако без крови сделать это вряд ли удастся. Здесь же пока ничто не угрожало моей жизни, а опасение предстоящих сложностей, еще не повод для кровавой агрессии. К тому же я не раз признавал справедливость поговорки: «глаза боятся, руки делают», даже если руки, как в этом случае, понятие фигуральное. В конце концов, не на эшафот же мне предстояло забираться…
Додумать свою тяжелую думу я не успел, попадья за дерзость влепила старшей дочери пощечину, та зарыдала, и начался такой ор, что мне пришлось вмешаться в распрю и растаскивать родственниц. Рыдающую Марию мы отправили на печную лежанку, Дарью послали спать за печку и остались за столом вдвоем с матушкой.
Рыдающую Марию мы отправили на печную лежанку, Дарью послали спать за печку и остались за столом вдвоем с матушкой. Она еще не отошла от скандала, пылала округлыми щеками и бросала на непокорную дочь гневные взгляды.
— Что же ты, матушка, того, так взъелась на девушку? — спросил я, наливая по последней.
— Маруська с малолетства такая, все норовит поперек батьки в пекло, — пожаловалась она. — Маленькие детки — маленькие бедки, большие детки — большие бедки!
— Да что произошло, из-за чего это вы поругались? — спросил я, демонстрируя этим, что не следил за ходом дискуссии.
— Много о себе воображает, думает, что ей все позволено!
Ответ был чисто женский, но другого, я и не ждал. В родственных ссорах обычно столько внутренних подтекстов, накопившихся претензий друг к другу, что объяснить их словами невозможно.
— Однако и спать пора, — намекнул я, допивая остаток водки, — завтра дел невпроворот. Где мне ложиться?
Матушка рассеяно на меня посмотрела и неопределенно махнула рукой, мол, сам выбирай себе место.
Я глянул по сторонам, но особого выбора не заметил. Обстановку в избе составляли всего несколько предметов интерьера, из которых для спанья подходили только две лавки, на одной из которых легла Дарья, да печная лежанка, где продолжала рыдать Мария.
— Здесь? — вопросительно-утвердительно спросил я, указывая на оставшееся свободное спальное место.
— А хоть и тут ложись, — ответила матушка, продолжая переживать семейную баталию. — Дашенька, постели божьему человеку, — ласково окликнула она покорную дочь. Девушка резво выскочила из-за печи и принялась стелить на лавку пуховую перину.
Когда она управилась и вернулась на свое место, я, не спрашивая разрешение хозяйки, задул свечу и лег. В избе наступила тишина. Перина была мягкая и пахла птицами и летним солнцем.
Я вытянулся во весь рост, в предвкушении сладости засыпания. Усталое тело приятно ныло, голова практически прошла. Однако сразу заснуть мне не удалось.
Спустя какое-то время, я почувствовал, как нечто мягкое и теплое коснулось моего нагого тела. Ощущение нельзя было назвать неприятным, и я подвинулся к стене, чтобы освободить на лавке место.
— Божий человек, — прошептал знакомый голос, — можно я с тобой полежу?
— Лежи, — так же тихо ответил я, проводя рукой по тому, что оказалось в такой близости. — Только смотри, как бы муж не узнал!
Матушка не ответила, прижалась всем телом и начала нежно меня гладить. Потом я почувствовал, что щеки у нее мокрые, а грудь неровно вздымается.
— Ну, что ты, не нужно плакать, — попросил я, крепко прижимая к ее себе. Матушка отыскала мои губы своими горячими солеными губами, и мы надолго замолчали. Потом она несколько раз вздрогнула и успокоилась. Какое-то время мы лежали не шевелясь. Она горько вздохнула и вновь начала гладить мое тело. Потом испуганно, спросила:
— Ой, а что это у тебя?
Честно говорю, я едва удержался от смеха. Очень уж ситуация походила на старинный русский анекдот.
Как-то попросился солдат в избу на ночевку. Хозяйка пускать не хочет:
— Никак не могу служивый, муж у меня в отъезде, больше никого нет, а ты, поди, еще приставать будешь.
— Хозяюшка, — жалостливо уговаривает солдат, — какой там приставать, мне бы в тепле ночку скоротать. Дашь сухую корочку, бросишь на пол тряпку и то ладно!
— Ну, если так, то заходи, но помни, что обещал!
Солдат зашел, отогрелся, осмотрелся и просит:
— А нет ли у тебя, хозяюшка, водицы теплой пыль с себя смыть.
— Есть в бане, недавно топила, — отвечает она.
— Так что же ты молчала! — обрадовался солдат.
Пошли в баню.
— Я пока буду мыться, ты мне бельишко-то простирни, — просит он.
— А в чем же ты останешься?
— Дай пока мужнино, поди, зараз не заношу.
Помылся солдат, переоделся, вернулся в избу и сразу за стол. Ложку приготовил и требует:
— Ну, что есть в печи на стол мечи!
— Ты же давеча просил сухую корочку? — удивляется хозяйка.
— Ладно, ладно, что ты шуток не понимаешь. Я по запаху чую, что в печи щи и каша томятся.